Не хотелось, ох как не хотелось никуда выбираться из дома!
     Но оставаться наедине с самим собой в таком откровенно паршивом расположении духа не хотелось еще больше. И что я за человек? Что за нелепая судьба? Эта долбанная работа каждый Божий день, эта вечная дача по выходным, дороги, дороги, поздние вечера на Арбате, хроническое недосыпание – то ли это меня жизнь закаляет, то ли это я сам себя в угол загоняю. Впрочем, поздние арбатские вечера – из другого ряда,  радостного и светлого. В сущности, самое правильное сейчас – отключиться от  всего, лечь спать, но не получается, думается и думается. 
     «Не подыгрывать публике ни в чем – петь свои грустные песни с соответствующим,  грустным,  выражением лица.  Улыбаться только, если действительно захочется улыбнуться. Смешить, веселить – это, увы, не мое ремесло. С этим пора смириться. Главное же – не только грустить в полном согласии с самим собой, но и не поддаваться своей грусти, мужественно нести ее груз, не перекладывая его на неподготовленные плечи расслабленной арбатской публики».
     Это принципиально грустное исполнение я и хочу проверить сегодня.
     И вот я иду по Арбату, по веселому жизнерадостному, кафешантанному, Арбату, и пока еще чувствую себя крайне уставшим и крайне неуместным здесь человеком. Вечереет. На минуту появляется детское чувство обиды и неприятия Арбата.  Барьер, через который я тут же переступаю и, дойдя до места, неторопливо снимаю с гитары чехол, вглядываясь в небо (оно еще светлое, высокое, но уже предвечернее, начинающее гаснуть), и начинаю. 
     Ситуация всегдашняя: слева, у «Вахтангова» – смех, толпа; справа, чуть дальше зоомагазина,  – толпа и смех, а у меня – грусть, небо и  никого. Но это не меняет дела,  мне уже намного лучше. 
     Все-таки в каждом человеке с гитарой есть что-то от проповедника.
     Подходит девушка. Знакомое по Арбату лицо. Короткая стрижка, маленькая дамская сумочка. Стоит рядом, как воробушек, намокший под дождем, – хрупкая, беспомощная, глаза   грустныя – у ее подруги, арбатской гадалки, случилось что-то очень плохое – я не уточняю, что именно, боюсь что случилось самое плохое и надо будет что-то говорить, как-то утешать, а я не знаю, что и как. Но воробушка и не надо ни о чем спрашивать – сама рассказывает дальше, что и у нее самой все плохо – что-то нехорошее с мамой. Что делать? Пою для нее. Тихо, без голоса – но только для нее и только то, что она хочет. Меняю установку, старательно ухожу от своих перегруженных грустью песен и…  прихожу по ее просьбе к чужим, не менее перегруженным. 
"Когда поймешь умом, что ты один на свете, и одиночества дорога так длинна, То жить легко,  и думаешь о смерти,  Как о последней капле горького вина". Что ты будешь делать! Я начинаю сомневаться, что веселые песни существуют на свете как таковые. Если не иметь в виду так называемое веселье блатных и приблатненных песенок. Или откровенную похабщину. Разве что: "Сочинял сапожник песню целый день, Их сегодня сочиняет все кому не лень…" Что ж, очень актуально.
     Арбат вдруг перестает существовать. То есть, конечно, он здесь:
- Арбат вокруг меня  застыл разноцветными разноэтажными веселыми домами;
- Арбат прямо передо мной, в двух шагах,  течет нескончаемой людской рекой по тротуару под сенью загадочного дома-замка с одиноким стражем-рыцарем на высоте;
- Арбат надо мной –  вечереет арбатским небом с изящным узором блесток-звездочек.
     И все же он, Арбат, становится другим. Дома тушуются, уменьшаются, отступают в темноту, небо темнеет и тает, поднимается куда-то еще выше, людской поток отодвигается на какой-то второй или десятый план, и вообще минутами кажется, что он плывет, как будто за толстым стеклом или как на экране – этакая текучая и одновременно неподвижная в своем непрерывном движении стена. И от этой стены иногда отделяются люди – живые кирпичики, не разрушая стены, и нарушают наш тет-а-тет. 
     Вот улыбчивая светловолосая девушка, любительница «Воскресенья», «Аквариума», Окуджавы и страстная поклонница В.С. Высоцкого. Пою «Воскресенье», «Аквариум», Окуджаву, Высоцкого. На второй песне В.С.В.  я и делаю эту досадную ошибку – начинаю петь: «Сон мне снится, вот те на - Гроб среди квартиры, На мои похорона Съехались вампиры». Что и говорить,  веселая песня. Уже на первой же строчке соображаю, что делаю что-то не то, на второй понимаю, что именно, допеваю-таки по инерции куплет, останавливаюсь, но уже поздно – мой воробушек, до этого злосчастного куплета как будто немного развеявшаяся, отогревшаяся возле меня, прощается и уходит, опять опечаленная и расстроенная. 
     Бестактность! Нечаянная, но не менее досадная от этого. И ведь не первый раз со мной такое случается (вспоминаю позавчерашнюю белокурую рыбку). Откуда это во мне – от невнимательности, отсутствия искренности, от замкнутости натуры? Думаю – последнее. Эгоцентризм, проклятый и благословенный. Сочувствие пробивает меня, как удар током пробивает изоляцию провода, пробирая до самого сердца, а потом срабатывает инстинкт самосохранения – закупорка и автономное существование, поспешное залечивание полученной раны.
     …
     Недовольный собой, сворачиваюсь и ухожу.