От поездки в родном троллейбусе остается неприятный осадок: два здоровенных мрачных говнюка с пивом в руках грозно цыкали на двух по-детски веселых мальчишек за то, что в руках одного из них потешно, на весь троллейбус, пипкала детская игрушка-молоточек. Чем говнюкам помешал смешной звук детской игрушки? Ясное дело, ничем – просто они говнюки. Но все равно – противно, в голову лезут мрачные мысли о всеобщем хамстве и бескультурии. При этом я понимаю, что всеобщее – это явный перебор. И все-таки, когда я потом, в метро, вспоминаю эти недовольные хамские рожи, лузгающие на пол свои поганые семечки, и ясные лица мальчишек с игрушкой, и себя, взрослого человека, молча сидящего на переднем сиденье троллейбуса, мне становится так противно, что даже немного болит сердце.
     Но в вагоне тепло, светло и уютно, и эти покой, тепло и уют действуют благотворно – потихоньку прихожу в себя.
Серегу, художника, я встречаю почти сразу, на выходе из метро «Смоленская». Черные, как смоль, волосы индейца, уверенная, чуть размашистая походка. Он чинно шагает с девяточкой «Балтики» в руке. Первое, о чем спрашивает: принес ли я свою кассету. 
     – Да.
     – Сколько?
     – Бутылка пива.
      А погода странная какая-то – вроде небо облаками затянуто, а дождя нет. Попивая пивко и беседуя, доходим до места. 
     Неподалеку, как всегда стильно, поет розенбауманец.  Приходится отойти подальше, туда, где обычно тусуется стайка юных хиппи – тех, кто умудряется петь и целоваться одновременно.
      Становимся под массивным балконом здания возле театра Вахтангова, поставив початые бутылочки возле себя на тротуар, и начинаем петь. Как только на мостовой появляются пивные бутылки, неизвестно откуда возникает блатного вида гражданин в поношенном пиджаке, с подбитым глазом, и начинает приплясывать и прихлопывать возле нас, приглядывая подбитым глазом за бутылками. Потом достает из кармана металлический рубль советского образца и с извинениями ("Ничего другого нет, ребята"), кладет на чехол, продолжая стоять-приплясывать рядом с нами. 
      Передаю гитару Сереге. Мощный напористый голос и классная подача: лихо, с широкой улыбкой, с размашистыми движениями грифом гитары, он поет одну песню за одной и неудивительно, что понемногу начинает собираться полукругом народ, чего со мной никогда не бывает. Я начинаю понимать, почему отчасти это происходит – меня просто не слышат. У меня, оказывается, тихий голос. Вот уж никогда не думал. Я с удовольствием подпеваю, когда знаю слова, хотя сам несколько смущен. Блатняшка все приплясывает в какой-то специфически-уголовной манере. И даже пытается донести до нас просьбы из зала. Но я осаживаю его. Мне совсем не нравится это навязчивое посредничество. Публика явно воспринимает нас как слаженный спетый дуэт, хотя мы едва знакомы. Я вдруг понимаю, что от меня требуется одно – быть самим собой, но это и есть самое сложное. 
     Вскоре Серега уходит, забыв на чехле свой зонтик. Народ потихоньку расходится.
     Поскольку я еще не допил свою бутылку, блатняшка крутится возле. Просит гитару, но я объясняю, что не даю гитару в чужие руки (лукавлю, конечно). Блатняшка с удивлением смотрит на свои руки и неожиданно заявляет с какой-то детской обидой в голосе:
      – Какие же они чужие?
      Действительно. Это, конечно, забавно, но гитару, друг ситный, я тебе все равно не дам.
      Тогда он просит подыграть, и я начинаю тихонько перебирать его три аккорда 
      "На Колыме, где тундра и тайга кругом, Среди холодных елей и болот..." 
      Блатняшка поет старательно, с характерной уголовной интонацией, прерывая исполнение торопливыми и потешными признаниями типа «Бля, как хорошо ты играешь!»  Смотреть на него любопытно, но песня длинная и, когда он кончает тянуть про свою Колыму, я решительно допиваю остатки пива и отдаю ему бутылку – надоел.
     Ко мне подходят двое поклонников серегиного таланта и спрашивают, когда мы еще будем петь, имея в виду, конечно, Серегу. Они явно уверены, что мы часто выступаем вместе. Я отвечаю, как есть. Мол, не знаю, когда он еще будет. Ловите, ребята, на Арбате. Ребята думают, что я обижаюсь за себя и торопливо объясняют:
      – Прости, ты хорошо поешь, но он поет с надрывом…  Хотелось бы снять на видеокамеру.
      – Да пожалуйста, но я действительно не знаю… – беспомощно оправдываюсь я. Мне явно не верят. Уходят, разочарованные.
     Первый вечерний рейд милиции, и я думаю сворачиваться, но подходит армянин с  девушкой, красивой как персидская царевна. И начинает заказывать музыку: Круг – не знаю я Круга, Шуфутинский  – нет, не пою, к сожалению. Одинокий нищий старик, внимательно слушавший меня до появления заказчика, зная уже, что именно я пою, нерешительно объясняет ему, что вот дальше по Арбату есть музыканты, которые могут исполнить любое пожелание, а здесь человек поет свои песни. Заказчик смотрит на старика с таким удивлением, как будто рядом с ним заговорило пустое место. И гонит прочь. Старик боится, но набычивается как мальчишка и уходить отказывается. Мальчишеский героизм старика выглядит настолько трогательно и убедительно, что мне кажется, будто это не старик вовсе, а заколдованный мальчик из сказки о потерянном времени. Я пытаюсь уладить миром, и говорю что-то малоубедительное про музыку и мир, который она с собой должна приносить, – заказчик не успокаивается и упорно гонит старика. Тогда начинаю петь. Спесивый заказчик и заколдованный мальчик затихают: слушают. Дослушав, старик все-таки уходит, сказав мне напоследок грустно и вопросительно "Я ухожу..?"  Что я мог ему ответить? Ну, а потом пою-таки по заказу "Звезду по имени солнце", и мне милостиво отстегивают десятку. А я не ради десятки пел – мне персидская царевна очень понравилась. Какая совершенная и в тоже время холодная красота! Какая удивительная белизна и нежность кожи, какое притягательное сочетание европейских черт лица с восточными! Какая царственная отрешенность в лице! А глубина глаз? Космическая глубина! Мерцают звезды, манят пространства...  И совершенно непонятно, слушает ли она и о чем думает. Мне кажется – нет, не слушает, хотя она и отвечает на мой вопрос, что песня ей нравится. И думает наверняка о пустяках. Но это ничего не меняет – царевна. 
     Но пора домой.
     …
     Вечером – допотопный проигрыватель пластинок, Саша Башлачев. Херес. Коньяк. Тяжелый сон.