Урны на Арбате инспектируются каждые две-три минуты. Соседство беспокойное и не самое приятное. Невольно отмечаю редкое проворство «инспекторов»-бомжей и шустрых арбатских старушек:  к только что оставленной бутылке мигом устремляются иногда двое, а то и трое охотников, демонстрируя при этом хороший стартовый рывок. 
     А петь пока не для кого. Опять пою в небо. Оно – голубое, с тонкими льдистыми белесыми облаками. 
     Невысокий паренек просит спеть для своей девушки. Девушка русская, но у нее карие, немного монгольские глаза, и я пою, глядя в ее азиатские глаза: «Сударыня, поймите, я – не принц. Когда Вы за него меня принять успели? Хотя, возможно, что в такой глуши, провинции Могу сойти за то, чего Вы так хотели». 
     Мы знакомимся, и снова все в полном порядке:   у меня есть целых двое слушателей, которые помогают мне вспомнить, какие они – глаза и души тех, кто слушает и кому нравится. 
     Мимо идет бомж и вдруг говорит:  «Играй, молодец… Музыка привлекает… Тебя вспомнят…»
     Смешно, но я склонен воспринимать эти слова как некое пророчество. Ужели тщеславие?
     Наконец,  моя последняя (она же первая) песенка, и – домой.
     На вырученную десятку покупаю два жетона и пытаюсь перехитрить трехпалые манипуляторы ларька с мягкими игрушками. Ничего не выходит – ларек хитрей. 
…
     И ладно.

      Вечер начинается на удивление легко. Еще по дороге решаю построить «программу» по старому хорошему правилу: быстрая песня – медленная песня, быстрая – медленная. И когда начинаю петь, устроившись на своем месте, сразу чувствую, что так легче не только слушателю, но и исполнителю,  поется на удивление легко. 
     Останавливаются пробегавшие мимо две веселые девушки. Быстро нахожусь:
     «Эти нежные женские руки,  Этот взгляд Ваших бархатных глаз.  Вы возьмите меня на поруки,  Чтобы я не остался без Вас…»
     Девушки польщены, весело смеются и убегают, оставив полагающуюся в таких случаях мелочь.
     С другой стороны улицы нерешительно приближается молодая пара, спрашивают: «Чья это песня?» Удивление на лицах. Следуют упоительнейшие сорок минут, когда после каждой песни благодарно блестят глаза и аплодируют ладони. 
…
     А вот Серега, художник. Сам гитарой балуется:  «иногда люблю мозолить пальцы» (самохарактеристика). Сидим на каменном арбатском берегу, разговариваем, перемежая беседу песнями. Время течет незаметно. Вскоре художник отправляется за пивом. Ко мне присаживаются изрядно датый коренастый мужик и его жена с грустными и добрыми, как у смирной коровы, глазами. Мужик категорически не хочет, чтобы я пел свои песни, а хочет, чтобы я спел ему С. Есенина и «Поручика Голицына». Пою С. Есенина и «Поручика Голицына». Мужик мычит, подпевая и, пьяно сопереживая, закрывает крепкими кулачищами лицо, а потом критикует: «Слишком быстро!». Но просит петь дальше. И еще время от времени пытается спровадить вернувшегося художника за пивом. Тот, естественно, отказывается. 
     "Если хочешь угостить пивом,– обучаю я мужика арбатским законам,– сходи сам". Нашел мальчика!
     Тогда мужик решает, что Серега – моя крыша и пытается всучить ему полтинник. Мы смеемся.
     Мужик, видимо, сам по себе неплохой – жена уж больно хорошая. За хмельным мужем присматривает, как за маленьким, останавливает, когда тот начинает набирать обороты в разговоре. Он и сам слушается ее, как ребенок. Когда муж в очередной раз умиротворенно затихает, она сидит и слушает, слегка покачиваясь, кивая согласно грустным есенинским словам.
      Вот что я заметил, ребята:  как только начинаешь петь что-то общеизвестное, откуда-то набегают совершенно непонятные и очень разные личности. Таким образом,  после одиннадцати вечера ситуация начинает выходить из-под контроля. Первая ласточка – небольшого роста тощий мужичок с тощим же целлофановым пакетом в руке, который в перерыве между песнями обращается к нам со следующими справедливыми словами: 
     – Ребята, вы к спиртному как относитесь?
     «Ребята» непонимающе переглядываются – что за вопрос! Тогда мужичок достает из своего пакета полбутылки «Праздничной» и присаживается к нам. На «Праздничную»  тут же клюет колоритная арбатская парочка – пьяный дворник в грязной оранжевой робе с надписью «Центральный административный округ», с воспаленными полубезумными глазами и Галя. Галя похожа на бедового подростка из окраинного двора. На шее у нее цепь, отдаленно напоминающая золотую. И вся она какая-то темненькая – видимо, от постоянного времяпровождения на улице. Галя становится рядом и смотрит некоторое время  своими внимательными и странными какими-то (каре-зелеными? болотного цвета? цвета пасмурного неба? бесцветными? – не знаю) глазами, и мне приходит в голову, что именно так должны смотреть инопланетяне. Потом она присаживается на корточки и немало удивляет меня тем, что умудряется подпевать там,  где, по идее,  подпевать она не может в принципе:  когда я пою свои песни. 
     «Точно, инопланетянка» – думаю я. Дворник в который раз просит спеть что-нибудь афганское или армейское – ни того ни другого не знаю, пою «Товарищей пассажиров»:  «Наша мама попала в больницу, а наши отец и брат  Нам не могут помочь – они тоже больны,  Но особой болезнью под названием «автомат».  Они любят его больше любимой жены». Галя и дворник-афганец заметно оживляются, обмениваются взглядами и повторяют со значением друг другу одно и то же слово  «Кандагар», кулаками демонстрируя при этом чегеваровский «No pasaran!» 
     –  Ну вот, –  радуются они, как дети, когда песня исполнена. – А говорил,  не знаешь ничего афганского!
     Суровый дворник-афганец в порыве чувств предлагает приветственно стукнуться кулаками. Делать нечего – сурово стукаемся кулак в кулак.
     Вообще-то про Чечню писалось – оправдываюсь я, но это никого не интересует. Водку выпивают из горлышка, пустив бутылку по кругу. Галя давно прикладывается к моему пиву. Я отказываюсь и от водки, и от пива, – оказывается, брезглив. И это после десяти лет в общежитиях! Что делать: еще десять лет в благополучной московской семье что-нибудь да значат. В какой-то момент вижу перед собой уже совсем невменяемого кандагарца, танцующего на тротуаре некий фантастический танец-бой с тенью. Прохожие оглядываются. И смешно и дико как-то, но, кажется, я начинаю привыкать. 

     В первый раз подъезжает милиция и, не вылезая из машины, делает вполне миролюбивый знак рукой –  мол, пора закругляться, ребята, и едет дальше вниз по Арбату. Вполне законопослушный, собираюсь чехлить гитару, но не тут-то было.
     - Это же шестое отделение… 
     - они никого не забирают… 
     - я тебя отмажу... – горячо убеждает Галя. Начинают дружно уговаривать и остальные, и я остаюсь. 
         Пою:
     -  две песни «Воскресения» по просьбе хозяина «Праздничной» (кто-то из арбатских сегодня плохо пел, и обязательно надо было исполнить по-хорошему);
     - «Поручика Голицына» по просьбе пьяного кандагарца (третий раз за вечер);
     - лирическую кспэ-шную по просьбе стайки девочек-подростков… 
    Допеть не успеваю – тот же милиционер уже раздраженно орет, не вылезая из машины (откуда он взялся?):
     - Чтобы гитару из чехла больше не доставал!
     Галя отважно, как на амбразуру, кидается к дверце милицейской машины и что-то кричит, потом бежит ко мне, но и там, и здесь –  совершенно напрасно. Оказаться в милиции? Прошу покорно... Я к этому не готов морально. По крайней мере пока. 
     - На хрен мне это нужно,– решительно говорю я и убираю гитару в чехол.
     Галя смотрит умоляющими глазами и просит остаться, и спрашивает, когда я прийду опять. 
     «Только этого мне еще и не хватало» – думаю я смущенно, и решительно ухожу, обещая прийти во вторник.
     Ночной Арбат. Веселье в разгаре. Летние кафе полыхают электрическим светом и музыкой. Около каждого такого кафе обязательно стоит типчик в тщательно отглаженном костюме и небрежно разговаривает по сотовому, а его шикарная подружка сидит за столиком одна и пока скучает. Потом этот типчик уходит, его сменяет другой, точно такой же, и начинает точно также важно расхаживать по тротуару, спрятав одну руку в карман. Ну, павлин – павлином. Это очень забавно наблюдать. Иду медленно, отдыхая и почти ни о чем не думая. Наблюдая иду. Это очень приятные минуты. Перед глазами мелькают сюжеты, лица, слышится смех: то, что я заработал за день. Не рубли, нет. Слова, улыбки, замечания, лица – вот мой заработок. Хотя, немного лишних денег в кармане – тоже неплохо. Могу позволить себе бутылочку пивка, а от метро – поймать машину. Мимо спешит любитель «Праздничной» и «Воскресения». У него болезненный вид – вид пустой бутылки из-под водки. Пустые руки, отрешенное выпитое лицо и пустые, уставленные в одну точку, глаза. Меня он уже не узнает, что само по себе только радует.
…
Вечер кончен.