О чем мы? О том, что вечерний уют на нашей теплой кухне – это уют ужина на пороховой бочке.
     Сегодня, шесть часов утра – коварно припаркованный к жилому дому грузовик со  взрывчаткой. Одиннадцать убитых (пока), больше ста  пострадавших. 
     «Что б вы сдохли!», –  сказала в телевизор та пострадавшая женщина, сидя на больничной койке. Верно сказала.
     …
     Негативное настроение, неуместные неправедные мысли в московском троллейбусе: мы, русские, –  крайне некрасивая нация. Может даже – нация выродившаяся или вырождающаяся: 
–  обвисшие красные носы мужиков; 
–  сосульки волос и жалкие худосочные фигурки девчушек;
–  горестные горбы пожилых женщин, спрятанные под поношенными пальто. 
     Наверное, виноват ледяной сентябрьский дождь и мгла беспросветная над Москвой. Дело ведь совсем не в красных носах русских мужиков или горбах пожилых русских женщин – неприязнь и неприятие всего вокруг, крайняя степень усталости и раздражительности – вот что есть в наших лицах. Именно это делает нас такими некрасивыми, а вовсе не мифические носы и горбы. Правда, это лица троллейбусных русских. Есть совсем другие: 
– есть холеные надменные лица русских  за рулем новеньких иномарок; 
– есть открытые лица русских напаханных полей  –  обветренные, загорелые, с широкими приветливыми улыбками;
– есть бесконечно мудрые и добрые лица столетних русских стариков;
– есть светлые лица русских девчонок с косичками и серыми внимательными глазками;
– есть чистые лица русских мальчишек с васильковой есенинской синью в глазах.
     Давно пора понять и запомнить, что мы, русские – разные.
     И все-таки, сейчас я, кажется, понимаю, за что нас, русских, порой так не любят нерусские.

     Арбат. Слабость. Вселенская слабость в руках, в голосе, во всем, почему-то по-старчески немощном, организме. 
     Пою и сам себя не слышу. Голос звучит где-то внизу, доносится как будто со стороны или из колодца: 
«Я кричал из глубины,  Как со дна колодца.  Мне со дна были видны  То звезды, то солнце.  И ни одного лица,  Впрочем, я не ждал подмоги,  Хоть и пел не без тревоги,  Самому мне непонятной до конца»
     Очень старая песенка, мои собственные, старые-старые непонятки. 
     Потом пою про то, что "На окраинах родины идет война...", и что "Наша мама попала в больницу, а наши отец и брат  Нам не могут помочь – они тоже больны  Но особой болезнью под названием «автомат»  Они любят его больше любимой жены"
      – Спасибо, это настоящие стихи …
     Какие, к черту, стихи? О чем Вы? Впрочем, спасибо, это настоящий комплимент. Лестно, очень лестно. Нет,  я серьезно. Возможно, Вы правы,  ведь и чувства непридуманные, и слова намывались старательно, как золотой песок. Но вот в чем я сегодня не уверен, мой уважаемый Прохожий Почитатель: сам я – настоящий? Сегодня я сильно сомневаюсь в самом себе, вот в чем дело-то. А между тем, я просто устал. Я просто очень устал. Осенние болячки дочек, осенняя смута на душе – много ли надо человеку, чтобы очень устать?
     На противоположной стороне тротуара второй раз вспыхивает драка. Драку опять затевает крепкий паренек в серой пятнистой униформе. Паренек-то крепкий, но уж больно пьяный, и когда второй уже по счету «оппонент» капитально начищает пареньку его пьяную рожу, паренек отваливает куда-то прочь, качаясь и почти падая. Сегодня ему будет грустно.
     …
     А может, Зима виновата? Она, матушка, сурова, ой сурова.

     Состояние духа типа  «полковнику никто не пишет».
     "Полковнику" действительно плохо:  понедельник.