Пока пою, пока дышу, любви меняю кольца,
Я на груди своей ношу три звонких колокольца. 
Они ведут меня вперед и ведают дорожку. 
Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка. 
Пока дышу, пока пою и пачкаю бумагу
Я слышу звон. На том стою. А там глядишь - и лягу. 
Бог даст - на том и лягу. 
К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай. 
Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче. 
Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!
А он... Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими. 
А он мне - пей! - и жег вином. - Кури! - и мы курили. 
Потом на языке одном о разном говорили. 
Потом на языке родном о разном говорили. 
И он сказал: - Держу пари - похожи наши лица, 
Но все же, что ни говори, я - здесь, а ты - в столице. 
Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири. 
Вот в Ленинград или в Москву...
Он показал бы большинству
И в том и в этом мире. 
- А здесь чего? Здесь только пьют. 
Мечи для них бисеры. Здесь даже бабы не дают. 
Сплошной духовный неуют
Коты как кошки, серы. 
- Здесь нет седла, один хомут. 
Поговорить - да не с кем. 
Ты зря приехал. Не поймут. 
Не то, что там - на Невском. 
- Ну как тут станешь знаменит -
Мечтал он сквозь отрыжку. 
Да что там у тебя звенит?
- Какая мелочишка?
Пока я все это терпел и не спускал ни слова, 
Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова. 
Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса. 
Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать. 
Потом окончил и сказал, что снег считает пылью. 
Я встал и песне подвязал оборванные крылья. 
И спел свою, сказав себе: - Держись! - играя кулаками. 
А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками. 
Хвалил он: - Ловко врезал ты по ихней красной дате. 
И начал вкручивать болты про то, что я - предатель. 
Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел. 
Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял. 
Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рога
Он на моей иконе. 
- Как трудно нам - тебе и мне - шептал он, 
Жить в такой стране и при социализме. 
Он истину топил в говне. 
За клизмой ставил клизму. 
Тяжелым запахом дыша, 
Меня кусала злая вша. 
Чужая тыловая вша. 
Стучало в сердце. Звон в ушах. 
- Да что там у тебя звенит?
И я сказал: - Душа звенит. Обычная душа. 
- Ну ты даешь... Ну ты даешь!
Чем ей звенеть? Ну ты даешь -
Ведь там одна утроба. 
С тобой тут сам звенеть начнешь. 
И я сказал: - Попробуй!
Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело. 
Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело. 
Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая. 
Да разве можно не любить?
Вот эту бабу не любить, когда она такая!
Да разве ж можно не любить?
Да разве ж можно хаять?
Не говорил ему за строй. Ведь сам я - не в строю. 
Да строй - не строй. Ты только строй. А не умеешь строить - пой. 
А не поешь - тогда не плюй. 
Я - не герой. Ты - не слепой. 
Возьми страну свою. 
Я первый раз сказал о том, мне было нелегко. 
Но я ловил открытым ртом родное молоко. 
И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца. 
Была дорожка впереди. Звенели колокольца. 
Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу, 
В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?!
Но этого не выношу. И не стираю. И ношу. 
И у любви своей прошу хоть каплю молока.