По взаимному желанью, извлеченные заранее 
из моих воспоминаний, из видений, грез и снов, 
облекутся плотью души пить вино и бить баклуши, 
моего вкусить радушья в день прощания с весной. 

Соберутся на ночь глядя кто в лохмотьях, кто в наряде, 
кто, скользя по водной глади, кто, шагая по земле, 
кто пешком, а кто на крыльях, на метле, в автомобиле, 
на непойманной кобыле, на недоенном козле. 

У дверей встречает ворон, в меру чопорен и черен, 
так изысканно придворен, как умеет лишь гарсон.
И ведет их в ритме польки на свои места, поскольку 
стол накрыт на ровно столько, сколько будет там персон. 

Под развесистой агавой пьет оркестр себе во славу - 
скрипки слева, флейты справа, впереди тамбур-мажор. 
За столом на видном месте возле блюда с рыбой в тесте 
концертмейстер, балетмейстер и, конечно, дирижер. 

Он сидит, качая ножкой, с бороды сметая крошки, 
в кулаке сжимая ложку, как галерное весло. 
Ростом он не выше метра, званьем он не ниже мэтра, 
к нам его попутным ветром из Тобаго занесло. 

В наше время о Тобаго знает каждая собака. 
Даже я совсем салагой там однажды побывал. 
Что за отдых в Тринидаде! По колено в мармеладе, 
в шоколаде, в маринаде, каждый вечер - карнавал.

Впрочем, тут у нас не хуже. Вечер влажен, ветер южен, 
млечен путь, отличен ужин и причудлив разговор, 
поддержать который с честью я б сумел, но занят лестью 
той, с которой вряд ли вместе мы бывали до сих пор. 

Фрак с искрою, шаль с игрою, плащ с дырою, пир горою. 
Каждый сам себе героя выбирает в этот час. 
Даль безбрежна, тьма безгрешна, ночь нежна, любовь неспешна 
под далекий скрип тележный, под прилежный контрабас. 

Ночь пройдет, настанет лето. Запоет петух с рассветом, 
всех разбудит и за это угодит, конечно, в суп. 
Впрочем, зло уже свершится: в тот же миг растают лица, 
я останусь гол как птица в замороченном лесу. 

Как из пены, постепенно, сквозь листву проступят стены,
по углам метнутся тени, солнце скроется во мгле
вспыхнет лампа над кроватью, где положено лежать мне
с фиолетовой печатью просветленья на челе.

12.1999