На Садовой били стекла. На Садовой пили пиво. 
В мутном сумраке дрожащем сизый дым мешался с матом. 
У подъезда кошка мокла. Неизбежно и тоскливо
под конвоем двух сержантов новобранцы шли в солдаты. 
Освещали путь неблизкий фонари в земном поклоне, 
сострадая и калеча синеватым светом лица. 
Будто с паперти российской, шла бездомная колонна
злой судьбе своей навстречу за какую-то границу. 
Их следы давно простыли на седом асфальте ветхом, 
пережившем ту потерю с утешительною ложью. 
То ли заново простили то ли прокляли навеки -
я не знаю. И не верю, что проклятье нам поможет. 
Просто грянет черный праздник, и на всех найдутся плети. 
Просто пиво на Садовой разбавлять начнут помногу. 
Расцветет чумной заразой это подлое столетье
и закончится Содомом. И туда ему дорога, 
истекающему потом, как палач на месте Лобном
с перетруженной рукою от костистых шей стрельцовых, 
одуревший от работы и под солнцем желто-злобным
возмечтавший о покое. Пять детишек палачевых
ждут в избе отца со службы с государевой, казенной, 
и мерещится старшому, что отец, с глазами долу, 
увязая в топких лужах, человечину несет им
в перепачканной кошелке. 
                         Пили пиво на Садовой.
В мутном сумраке дрожащем сизый дым мешался с матом. 
У подъезда кошка мокла. Неизбежно и тоскливо
под конвоем двух сержантов новобранцы шли в солдаты. 
На Садовой били стекла. На Садовой пили пиво.

1987