Ничего не могу и не значу,
Словно хрустнуло что-то во мне.
От судьбы получаю впридачу
Психбольницу - к моей Колыме.

Отчуждённые, странные лица.
Настроение - хоть удавись.
Что поделать - такая больница
и такая "весёлая жисть".

Ничего, постепенно привыкну.
Ну а если начнут донимать,
Оглушительным голосом крикну:
- Расшиби вашу в Сталина мать!

Впрочем, дудки! Привяжут к кровати,
С этим делом давно я знаком.
Санитар в грязно-белом халате
Враз отключит поддых кулаком.

Шум и выкрики - как на вокзале,
Целый день - матюки, сквозняки.
Вон уже одного привязали,
притянули в четыре руки.

Вот он мечется в белой горячке -
измождённый алкаш-инвалид:
- Расстреляйте, убейте, упрячьте!
Тридцать лет моё сердце болит!

У меня боевые награды,
золотые мои ордена...
Ну, стреляйте, стреляйте же, гады!
Только дайте глоточек вина...

Не касайся меня, проподлина!..
Я великой победе помог.
Я ногами дошел до Берлина,
А назад возвратился без ног!..

- Ну-ка, батя, кончай горлопанить!
Это, батя, тебе не война!..
- Отключите, пожалуйста, память
Или дайте глоточек вина!

Рядом койка другого больного.
Отрешённо за всей суетой
Наблюдает глазами святого
Вор-карманник по кличке Святой.

В сорок пятом пошёл с "малолетки",
Он, Гулага безропотный сын.
Он прилежно глотает таблетки:
френолон, терален, тизерцин.

Только нет, к сожалению, средства,
Чтобы жить, никого не коря,
Чтоб забыть беспризорное детство,
Пересылки, конвой, лагеря...

Гаснет солнце в проёме оконном...
Психбольница, она - как тюрьма.
И слегка призабытым жаргоном
Померещилась вдруг Колыма...

Только здесь, в этом шуме и гвалте,
Есть картинки еще почудней:
Вон безбожник, мордастый бухгалтер,
Ловит кепкой зелёных чертей...

Ничего, я привыкну, привыкну,
Было хуже мне тысячу раз.
Оглушительным голосом крикну:
- Хрена ловишь ты их, педераст?!

От жестокого времени спрячу
Эти строки в худую суму.
Ничего не могу и не значу,
И не нужен уже никому.

Лишь сосед мой, товарищ неблизкий,
Прохрипит, осадив мелюзгу:
- Толик, сделай чифир по-колымски!..
Это я ещё, точно, смогу.

Всё смогу! Постепенно привыкну.
Не умолкнут мои соловьи.
Оглушительным голосом крикну:
- Ни хрена, дорогие мои!