Посвящается А. Галичу

Долги все раздать, не просить подаянья,
уйти и вернуться не в полночь, а в полдень,
разодранным ртом повторять заклинанье:
"Всё надо забыть... Нет, всё надо запомнить!".

И тихо войти без звонка и без стука,
усесться в углу, хоть у самого края,
и тайно пожать осмелевшую руку -
ведь есть же ещё в этом мире такая.

Всё было похмельно, и трезво, и пьяно,
и очень уж горько смеялись и пели,
разбито, фальшиво врало фортепиано,
да как-то надсадно уж все осмелели.

Лились в изобилье кофейные реки,
как грёзы о рае потасканных нищих.
Но слишком румяно гляделись калеки,
но слишком нарядно смотрелись рубИща.

Здесь плач дребезжал о вселенской юдоли
затёртой пластинкой в смешном балагане,
и в смех, словно в снег, от истомы до боли
он кровью в песок уходил, как изгнанник.

Знакомы все лица... Ах нет, не знакомы,
повешены лики, а святость убога.
Несут образа в свои домики гномы,
но нет им величья, и нет для них Бога.

Как странны их песни - живут неживые,
и речи с оглядкой, и фига в кармане,
посыпаны пудрой рубцы ножевые,
и правда опять на извечном обмане.

А может так надо - не всем же в изгои,
не вечно ж трезвонить - авось да проснутся!
Мы ж знаем: придут полутрезвые Нои,
и твари по паре в ковчеге сойдутся.

И снова обломятся копья и стрелы,
под стук барабанов зачтут приговоры...
Но вдаль уплывает кораблик мой белый,
а время оставшимся - только на сборы.

Мне трудно понять, что величие мелко,
что Бог - не мазня по холстам и картонкам,
А время - непереведённая стрелка
судьбою - набатным разодрана звоном.

Да что там набат! Нам кукушка - жар-птица,
послушно кукует то вёсны, то зимы...
А где-то по небу летит колесница
всё дальше и дальше, всё мимо да мимо.

1987