Я готов поведать вам старинную легенду,
Которую я в детстве на качелях...
Упал, расшибся и лежал в тифу,
В степи, в ночи, под Царево-Кокшайском,
И санитарка Нина Перегуда,
Отстреливала пьяных мамелюков,
Прищурив левый черноокий глаз.
Я слушал, я внимал, я был, как губка,
Которую ныряльщик Сэм Хавимби
Нашел в обломках брига "Венсеремос",
Удачно не доплывшего в Дербент,
Где ждали, ах, как ждали Сципиона -
Гуляку, чичисбея и плейбоя,
Известного в Нагорном Пешаваре
Как Черный-Ибис-Висакхапатнам.
Оттуда и пришли гиперборейцы,
Познавшие значенье слова "гунька"
Не так, как понимали их собратья
С потопленного острова Хонсю.
Они ходили по пескам зыбучим,
Поющим, как Наташа Королева,
Они сходились к озеру Пяянны
И слушали симфонию нутра.
О, сколько силы было в этих звуках,
Несущихся свободно и полетно,
Хамольно и цедурно проникая
В подкорку, корку, уши, нос и рот!
Я задыхался от богатства красок,
Таящихся во фресках Эль-Сфорцандо,
Который по дороге из Хавьеда
Пропил жену и чудного осла.
А славная была девчушка Нина!
Одна в кабине башенного крана
С оборванным тросом противовеса
Она сама Егорку родила.
Сама перекусила пуповину
Зубами из обычной нержавейки
И вспомнила, как в тысяча багровом
Расцвеченном пожарами году
Она, братишка Нина Перегуда,
Лежала вместе под одной шинелкой
С зуавами из гаврского РУОПа
И грезила о чем-то о большом.
И вот сбылось пророчество Тутмосса -
Пирамидальный тополь над Хефреном
Жрецы из фараонского ОМОНа
Срубили и пустили на дрова.
И бедный еретик Джордано Бруно
Обильный пот скофейкой утирая
Кричал, что эта жаркая погода
Влияет на вращение Земли.
Земля стонала в области Китая.
Цинь-Шихуанди бился с войском минов
И циньский воин в круторогом шлеме
Писал на стенах пагоды: "Мин нет".
На заимке таежной под Иркутском
Японский черный пояс Киньдза-Шиба,
От боли воя, словно росомаха,
Для баньки бил ладонями дрова.
А Нина Николаевна Скворцова,
В девичестве товарищ Перегуда,
Читала вслух о гнусности фрейдизма
Осужденным в десятом ИТУ.
Я слушал, я внимал, я был, как губка,
Графиня Де-ля-Боска-ди-Ардженто,
Которую кусал в порыве страсти
Корнет ингенмарландского полка.
Губа синела. Море волновалось.
Бора швыряла волны на Архангельск,
Где люди, одуревши от свободы,
Просили чаек хлеба принести.
Голодный сын стоял на волноломе,
Держа в руках осиновую палку.
Он рыбу взять хотел на червячочка,
Откопанного в вечной мерзлоте.
И мать его, в замужестве Скворцова,
В одну секунду обернулась рыбой,
И клюнула, и он ее зажарил,
И съел, и выжил, и продолжил род.
Вот так и завершается легенда,
Которую я слышал на качелях,
Взлетая к солнцу, падая на землю,
Как маятник - тик-так, тик-так, тик-так.
Так было или не было - неважно,
Утрите слезы смеха и печали,
Живите вечно, падайте на землю,
Взлетайте, и да будет вам тепло!