- Одиссея

     (Неканонический вариант)

Догорая дотла,
         как ахейская шапка на воре,
тает в небе луна,
          и на берег бросается море,
где сидит человек,
               отирая соленую влагу.
Он когда-то спешил,
       он вернуться мечтал на Итаку.

Но куда торопиться теперь,
       если те, кто и помнил, забыли?
Двадцать лет -- это срок,
       что длиннее и глубже могилы.
Для чего возвращаться туда,
       где у всех помутится от страха?
Невозможно вернуться в свой дом
       неоднажды оплаканный тенью из мрака.

Потому-то никак Одиссей
         и не может покинуть застолья.
И своей упивается горькой,
              своей неотступною болью.
Вот три тысячи лет
        собираемся мы на пиру у Киноя.
И опять, и опять на устах у певца
                     рассыпается Троя.

Все окончилось так,
         как о том насквозила Сивилла.
И сбылось, что обещано было
                 Гекубе, ему и Ахиллу.
Почему так случилось,
              и кому эту тайну открою?
Ведь никто, ведь никто не хотел
               тогда плыть в эту Трою.

Ну, подумай, кому столько лет
         было нужно бросаться на стены?
Неужели им дел не хватало
              без этой ничейной Елены?
Для чего ж родилась
                эта глупая злая затея?
Разве только, чтоб будущим римлянам
                 род получить от Энея?

Да, конечно, в преданьях одно,
               а на деле бывает иначе.
И кончаются битвы и встречи
                   не пиром, а плачем.
И хоть медом с вином
              заливают нам уши сирены,
но у всех на губах
  остается лишь привкус железа и пены.

Так по свету идем,
         под плащом согревая тревогу,
только нам не звезда,
              а смола освещает дорогу.
И по суше-по морю
               снуют деревянные волки,
и торчат из воды
       наших странствий немые осколки.

Вот сидит Одиссей,
              свое место заняв у огня.
вспоминает, как пахло
               в паху деревянном коня,
как трещали троянские шлемы
                    от каждого взмаха,
и как страшно кричала
    и билась в покоях своих Андромаха.

А потом он на берег идет,
       и скитаньем, и вымыслом полный,
и торопит начать,
               и гонит огромные волны,
и по лунной дороге
            навстречу Эгейскому мраку
опускает лицо,
                    и плывет на Итаку.

И хотя, и хотя на мизинец
                ему не оставлено веры,
он глядит тяжело, как за мысом
                вдали исчезают триеры.
Для чего он старался,
          бессмертных противился воле?
И глаза его тускло мерцают в ночи
               и сливаются с морем...