Глава 6
"Ужель тебе этого жалко?.."
@FOTO Январь 1974 г.
АГ: "Я доехал до Покровского скверика и спустился по Колпачному вниз к
зданию ОВИРа... Человек со стёртым лицом сказал мне:
АГ: - Вот вы хотите выехать за границу с советским паспортом. Ну как же мы
можем позволить выехать за границу с советским паспортом, когда вы здесь у
нас в стране занимаетесь враждебной пропагандой, а вы хотите, чтобы мы вас
отправили за границу как представителя Советского Союза... Но у вас есть
ещё другой выход... Вы можете подать заявление на выезд в Израиль, и я
думаю, что мы вам дадим разрешение.
АГ: Я сказал:
АГ: - Собственно говоря, вы мне предлагаете выход из гражданства?
АГ: Он сказал:
АГ: - Я вам ничего не предлагаю, я просто говорю о том, что есть такая
возможность.
АГ: Я не помню лица этого человека, но разговор этот я запомнил, пожалуй,
навсегда, до конца своих дней. И после этого свидания я написал песню..."
(Из пеpедачи на pадио "Свобода" от 23 августа 1975 года)
А.Г.: "Вы знаете, исполняя эти песни уже несколько раз подряд, я понял,
что они все ужасно несправедливые. Но потом мне показалось, что это, так
сказать, не моя обязанность. Справедливые песни и стихи может писать
Софронов или Ошанин. Я имею полное право сочинять несправедливые песни.
Вот несправедливая песня - "Песня об Отчем Доме". (Фоногpамма)
ПЕСНЯ ОБ ОТЧЕМ ДОМЕ
Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,
Золотой мой, недолгий век.
Но всё то, что случится со мной потом, -
Всё отсюда берёт разбег!
Здесь однажды очнулся я, сын земной,
И в глазах моих свет возник.
Здесь мой первый гром говорил со мной,
И я понял его язык.
Как же странно мне было, мой Отчий Дом,
Когда Некто с пустым лицом
Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том
Я не сыном был, а жильцом.
Угловым жильцом, что копит деньгу -
Расплатиться за хлеб и кров.
Он копит деньгу, и всегда в долгу,
И не вырвется из долгов!
- А в сыновней верности в мире сём
Клялись многие - и не раз! -
Так сказал мне Некто с пустым лицом
И прищурил свинцовый глаз.
И добавил:
- А впрочем, слукавь, солги -
Может, вымолишь тишь да гладь!..
Но уж если я должен платить долги,
То зачем же при этом лгать?!
И пускай я гроши наскребу с трудом,
И пускай велика цена -
Кредитор мой суровый, мой Отчий Дом,
Я с тобой расплачусь сполна!
Но когда под грохот чужих подков
Грянет свет роковой зари -
Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделить беду.
Не зови меня!
Не зови меня...
Не зови -
Я и так приду!
<<Декабрь 1972?>>
ОПЫТ ОТЧАЯНЬЯ
Мы ждём и ждём гостей нежданных,
И в ожиданье
Ни гугу!
И всё сидим на чемоданах,
Как на последнем берегу.
И что нам малые утраты
На этом горьком рубеже,
Когда обрублены канаты
И сходни убраны уже?
И нас чужие дни рожденья
Кропят солёною росой,
У этой -
Зоны отчужденья,
Над этой -
Взлётной полосой!
Прими нас, Господи, незваных,
И силой духа укрепи!
Но мы сидим на чемоданах,
Как пёс дворовый на цепи!
И нет ни мрака, ни прозренья,
И ты не жив и не убит.
И только рад, что есть - презренье,
Надёжный лекарь всех обид.
<<Декабрь 1972>>
* * *
Весь год - ни валко и ни шатко,
И всё как прежде, в январе.
Но каждый день горела шапка,
Горела шапка на воре.
А вор бельё тащил с забора,
Снимал с прохожего пальто
И так вопил "держите вора!",
Что даже верил кое-кто!
<<1973>>
А.Г.: "...На даче Большого театра... туда приезжают очень усталые балетные
актёры, значит, время от времени отдохнуть. Приезжают на один - на два
дня, я там жил довольно долго, сочинял там книжку большую и множество
стихов, которые сегодня не спел и спою вам в следующий раз, заманивая
аудиторию... Но там у ворот стоит безумно странное сооружение, такое,
значит, похожее на землемерный столб, врытое в землю. Там... деления
написаны от одного до семи, так грубо кисточкой написаны: один, два, три,
четыре, пять, шесть, семь. И покачивается гиря на проволоке. Понять, что
это такое, невозможно. Я, значит, долго ходил там, спрашивал, даже у
Галины Сергеевны Улановой, я говорю: "Что это такое?" Она говорит:
"Ей-Богу, не знаю". "Ну как, Галина Сергеевна? Ну вы столько лет живёте в
этом самом доме". Она говорит: "Ну не знаю". Потом я ещё у других людей
спрашивал. Потом я пошёл к официантке, я говорю: "Что это такое у вас?"
Она говорит: "Как, Александр Аркадьевич? Это говномер!" Я говорю: "Как
говномер?" Она говорит: "Ну это подведено сзади, значит, к ассенизационной
яме. Значит, там уровень подымается, значит - гиря опускается... Как гиря
опустится до уровня "семь" - значит, надо срочно вызывать золотариков...
выгребать это дело". Это прекрасное просто сооружение - русский умелец,
Левша, понимаете, взял, соорудил, действительно. Пропали бы иначе. Мне это
жутко понравилось. Я в то время обдумывал как раз, значит, цикл таких
стихотворений под названием "Философские этюды". Вот первый философский
этюд, значит, был как раз сочинён на эту тему". (Фоногpамма)
ПЕЙЗАЖ
Всё было пасмурно и серо,
И лес стоял, как неживой,
И только гиря говномера
Слегка качала головой.
Не всё напрасно в этом мире,
(Хотя и грош ему цена!),
Не всё напрасно в этом мире,
Покуда существуют гири
И виден уровень говна!
<<1973?>>
О ВРЕДЕ ЧТЕНИЯ
Я шёл и сбился с верного следа...
Данте
Я долго шёл по дьявольской жаре,
Я шёл и сбился с верного следа.
И вышел к дому с надписью "ЖМ",
Что по-французски значит "никогда".
Веди меня, Вергилий, в этот ад!
Он неказист, он сумрачен и нем...
Но вдруг, увидев чей-то голый зад,
Я понял, что такое "Ж" и "М".
<<1973>>
ОБ УДАРЕНИЯХ
Ударение, ударение,
Будь для слова как удобрение,
Будь рудою, из слова добытой,
Чтоб Свобода не стала Свободой.
<<1973>>
А.Г.: "...Я живу в таком жутком посёлке у метро "Аэропорт", на улице
Черняховского, где все друг про друга всё знают, как в андерсеновской
сказке: какой суп у кого варится. Поэтому ко мне очень, в последние дни
особенно, подходит ужасное количество народу, и все спрашивают: "Правда
ли, что вы крестились?" Я им говорю: "Собственно говоря, почему вас это
так занимает?" Они говорят: "Ну как же? Это так интересно..." Я говорю:
"Ну вот, вы знаете, я два года как поручик Киже, не имею лица и фигуры...
Вас никогда не интересовало, а на что я существую? Почему вас так
заинтересовал вопрос - крестился ли я?" Они говорят: "Ну вы знаете, это
такое всё-таки экстраординарное событие". Тогда я отвечаю, что я
действительно крестился, что истинно. Когда они спрашивают, почему я это
сделал, то я сначала пытался объяснять, потом решил, что объяснять слишком
долго, и на вопрос решил отвечать: "Так мне было нужно". Так проще всего".
(Фоногpамма)
СВЯЩЕННАЯ ВЕСНА
Собирались вечерами зимними,
Говорили то же, что вчера...
И порой почти невыносимыми
Мне казались эти вечера.
Обсуждали все приметы искуса,
Превращали - в сложность - простоту,
И моя Беда смотрела искоса
На меня - и мимо, в пустоту.
Этим странным взглядом озадаченный,
Тёмным взглядом, как хмельной водой,
Столько раз обманутый удачами,
Обручился я с моей Бедой!
А зима всё длилась, всё не таяла,
И, пытаясь одолеть тоску, -
Я домой, в Москву, спешил из Таллинна,
Из Москвы - куда-то под Москву.
Было небо вымазано суриком,
Белую позёмку гнал апрель...
Только вдруг, - прислушиваясь к сумеркам,
Услыхал я первую капель.
И весна, священного священнее,
Вырвалась внезапно из оков!
И простую тайну причащения
Угадал я в таянье снегов.
- А когда в тумане, будто в мантии,
Поднялась над берегом вода, -
Образок Казанской Божьей Матери
Подарила мне моя Беда!
- ...Было тихо в доме. Пахло солодом.
Чуть скрипела за окном сосна.
И почти осенним звонким золотом
Та была пронизана весна!
- Та весна - Прощенья и Прощания,
Та, моя осенняя весна,
Что дразнила мукой обещания
И томила. И лишала сна.
- Словно перед дальнею дорогою,
Словно - в темень - угадав зарю,
Дар священный твой ладонью трогаю
И почти неслышно говорю:
В лихолетье нового рассеянья,
Ныне и вовеки, навсегда,
Принимаю с гордостью Спасение
Я - из рук Твоих - моя Беда!
<<1973?>>
АГ: "Я пpостоял службу, пpослушал пpоповедь, а потом вместе со всеми
молящимися я пошёл целовать кpест. И вот тут случилось маленькое чудо.
Может быть, я немножко пpеувеличиваю, может быть, чуда и не было никакого,
но мне в глубине души хочется думать, что всё-таки это было чудом. Я
подошёл, наклонился, поцеловал кpест. Отец Александp положил pуку мне на
плечо и сказал: "Здpавствуйте, Александp Аpкадьевич. Я ведь вас так давно
жду. Как хоpошо, что вы пpиехали". Я повтоpяю, что, может быть, чуда и не
было. Я знаю, что он интеpесовался моими стихами. Но где-то в глубине
души до сегодняшнего дня мне по-пpежнему хочется веpить в то, что это было
немножко чудом..." (Из пеpедачи на pадио "Свобода", июнь 1976 года)
Отец Александp Мень:
"Я увидел его сpазу, когда он, такой заметный, высокий, появился на поpоге
цеpкви. Он пpишёл с нашим общим знакомым, композитоpом Николаем
Каpетниковым... Я узнал его сpазу, хотя фотогpафий не видел. Узнал не без
удивления. Знаете, читатель часто отождествляет писателя с его геpоями.
Так вот, для меня Александp Аpкадьевич жил в его пеpсонажах, покалеченных,
униженных, пpотестующих, с их залихватской бpавадой и болью. А пеpедо мной
был человек почти величественный, кpасивый, баpственный. Оказалось, что
записи искажали его густой баpитон. Мне он сpазу показался близким,
напомнил мою pодню - высоченных дядек, котоpые шутя кололи гpецкие оpехи
ладонью. Это был аpтист - в высоком смысле этого слова. Потом я убедился,
что его песни неотделимы от блестящей игpы. Как жаль, что осталось мало
кинокадpов... Текст, магнитозаписи не могут всего пеpедать. И в пеpвом же
pазговоpе я ощутил, что его "изгойство" стало для поэта не маской, не
позой, а огpомной школой души. Быть может, без этого мы не имели бы Галича
- такого, каким он был.
Мы говоpили о веpе, о смысле жизни, о совpеменной ситуации, о будущем.
Меня поpажали его меткие иpонические суждения, то, как глубоко он понимал
многие вещи... Его веpа не была жестом отчаяния, попыткой куда-то
спpятаться, к чему-то пpимкнуть, лишь бы найти тихую пpистань. Он много
думал. Думал сеpьёзно. Многое пеpежил. Хpистианство влекло его. Но была
какая-то внутpенняя пpегpада. Его мучил вопpос: не является ли оно для
него недоступным, чужим. Однако в какой-то момент пpегpада исчезла. Он
говоpил мне, что это пpоизошло, когда он пpочёл мою книгу о библейских
пpоpоках. Она связала в его сознании нечто pазделённое. Я был очень pад и
думал, что уже одно это опpавдывает существование книги.
После совеpшения таинства мы сидели у меня, и он читал нам с Н.К. свои
стихи..."
ПИСЬМО В СЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК
...По вечерам, написав свои обязательные десять страниц (я писал в
Серебряном боре "Генеральную репетицию"), я отправлялся гулять. Со мною
неизменно увязывался дворовый беспородный пёс по кличке Герцог. С берега
Москвы-реки мы сворачивали в лесную аллейку, доходили до троллейбусной
остановки, огибали круглую площадь и тем же путём возвращались к реке. Я
садился на скамейку, закуривал, Герцог устраивался у моих ног. Мы смотрели
на бегущую воду, на противоположный берег. Справа стояла церковь -
Лыковская Троица, - превращённая в дровяной склад, а слева расстилались
угодья государственной дачи номер пять. Там жил ещё член Политбюро в ту
пору, Д.Полянский. Именно его вельможному гневу я был обязан, как
выразились бы старинные канцеляристы, "лишением всех прав состояния".
Вертеть головой то направо, то налево было черезвычайно интересно.
Уж так ли безумно намеренье -
Увидеться в жизни земной?!
Читает красотка Вермеера
Письмо, что написано мной.
Она - словно сыграна скрипкою -
Прелестна, нежна и тонка,
Следит, с удивлённой улыбкою,
Как в рифму впадает строка.
А впрочем, мучение адово
Читать эти строчки вразброд!
Как долго из века двадцатого
В семнадцатый - почта идёт!
Я к ней написал погалантнее,
Чем в наши пишу времена...
Смеркается рано в Голландии,
Но падает свет из окна.
Госпожа моя! Триста лет,
Триста лет вас всё нет как нет.
На чепце расплелась тесьма,
Почтальон не несёт письма,
Триста долгих-предолгих лет
Вы всё пишете мне ответ.
Госпожа моя, госпожа,
Просто - режете без ножа!
До кого-то доходят вести,
До меня - только сизый дым.
Мы с дворовой собакой вместе
Над бегучей водой сидим.
Пёс не чистой породы, помесь,
Но премудрый и славный пес...
Как он тащится, этот поезд,
Триста лет на один откос!
И такой он ужасно гордый,
Что ему и гудеть-то лень...
Пёс мне ткнулся в колени мордой,
По воде пробежала тень.
Мы задремлем, но нас разбудит
За рекой громыхнувший джаз...
Скоро, скоро в Москву прибудет
Из Голландии дилижанс!
Вы устали, моя судьба,
От столба пылить до столба?
А у нас теперь на Руси
И троллейбусы, и такси.
Я с надеждой смотрю - а вдруг
Дилижанс ваш придёт на круг?
Дилижанс стоит на кругу...
Дилижанс стоит на кругу -
Я найти его не могу!
Он скоро, скоро, скоро тронется!
Я над водой сижу опять.
Направо - Лыковская Троица,
Налево - дача номер пять.
На этой даче государственной
Живёт светило из светил,
Кому молебен благодарственный
Я б так охотно посвятил!
За всё его вниманье крайнее,
За тот отеческий звонок,
За то, что муками раскаянья
Его потешить я не мог!
Что славен кличкой подзаборною,
Что наглых не отвёл очей,
Когда он шествовал в уборную
В сопровожденьи стукачей!
А поезд всё никак не тронется!
Какой-то вздор, какой-то бред...
В вечерний дым уходит Троица,
На даче кушают обед.
Меню государственного обеда:
Бламанже.
Суп гороховый с грудинкой и гренками.
Бламанже!
Котлеты свиные отбивные с зелёным горошком.
Бламанже!!
Мусс клубничный со взбитыми сливками.
Бламанже!!!
- Вы хотите
Бля-ман-же?
- Извините,
Я уже!
У них бламанже сторожат сторожа,
Ключами звеня.
Простите меня, о моя госпожа,
Простите меня!
Я снова стучусь в ваш семнадцатый век
Из этого дня.
Простите меня, дорогой человек,
Простите меня!
Я славлю упавшее в землю зерно
И мудрость огня.
За всё, что мне скрыть от людей не дано -
Простите меня!
- Ах, только бы шаг - за черту рубежа
По зыбкому льду...
Но вы подождите меня, госпожа,
Теперь я решился, моя госпожа,
Теперь уже скоро, моя госпожа,
Теперь я приду!..
- Я к Вам написал погалантнее,
Чем в наши пишу времена.
- Смеркается рано в Голландии,
Но падает свет из окна.
<<1973>>
А.Г.: "Ну, это такое большое стихотворение и песня,
в котором мне вдруг захотелось попытаться соединить два начала - живопись
и поэзию, Мандельштама и Шагала". (Фоногpамма)
А.Г.: "Я - севастополец, крымчак, поэтому, в общем, могу вам сказать и вы
можете мне поверить на слово, что в наши детские годы никто никогда не
называл море морем. А бытовало в Крыму греческое слово "таласса". И
ходили, значит, на пляж, называлось "пойдем поталассим". (Фоногpамма)
ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОДЕССЕ
...Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
О. Мандельштам
Научили пилить на скрипочке,
Что ж - пили!
Опер Сёма кричит:
- Спасибочки! -
Словно:
- Пли!
Опер Сёма гуляет с дамою,
Весел, пьян.
Что мы скажем про даму данную? -
Не фонтан!
Синий бантик на рыжем хвостике -
Высший шик!
Впрочем, я при Давиде Ойстрахе
Тоже - пшик.
Но под Ойстраха непростительно
Пить портвейн.
Так что в мире всё относительно,
Прав Эйнштейн!
- Всё накручено в нашей участи -
Радость, боль.
Ля-диез - это ж тоже, в сущности,
Си-бемоль!
- Сколько выдано-перевыдано,
Через край!
Сколько видано-перевидано -
Ад и рай!..
- Так давайте ж, Любовь Давыдовна,
Начинайте, Любовь Давыдовна,
Ваше соло, Любовь Давыдовна,
Раз - цвай - драй!..
- Над шалманом тоска и запахи,
Сгинь, душа!
Хорошо, хоть не как на Западе:
В полночь - ша!
- В полночь можно хватить по маленькой,
Боже ж мой!
Снять штиблеты, напялить валенки
И - домой!..
...Я иду домой. Я очень устал и хочу спать. Говорят, когда людям по ночам
снится, что они летают - это значит, что они растут. Мне много лет, но
едва ли не каждую ночь мне снится, что я летаю.
- ...Мои стрекозиные крылья
Под ветром трепещут едва,
И сосен зелёные клинья
Шумят подо мной, как трава.
- А дальше -
Таласса, Таласса! -
Вселенной волшебная стать!
Я мальчик из третьего класса,
Но как я умею летать!
- Смотрите -
Лечу, словно в сказке,
Лечу сквозь предутренний дым
Над лодками в пёстрой оснастке,
Над городом вечно-седым,
Над пылью автобусных станций -
И в край приснопамятный тот,
Где снова ахейские старцы
Ладьи снаряжают в поход.
- Чужое и глупое горе
Велит им на Трою грести.
А мне -
За Эгейское море,
А мне ещё дальше расти!
- Я вырасту смелым и сильным,
И мир, как подарок, приму,
И девочка
С бантиком синим
Прижмётся к плечу моему.
И снова в разрушенной Трое
- Елена! -
Труба возвестит.
И снова...
...На углу Садовой какие-то трое остановили меня. Они сбили с меня шапку,
засмеялись и спросили:
- Ты еще не в Израиле, старый хрен?!
- Ну что вы, что вы! Я дома. Я - пока - дома. Я ещё летаю во сне. Я ещё
расту!..
<<1973>>
А.Г.: "Такое вот будет в четырёх частях сочиненьице. Значит, называется
оно странно. Будет называться оно "Песня о песочном человеке"..."
(Фоногpамма)
ВЕЧЕРНИЕ ПРОГУЛКИ
Маленькая поэма
Владимиру Максимову
1
Бывали ль вы у Спаса-на-крови?
Там рядом сад с дорожками.
И кущи.
Не прогуляться ль нам, на сон грядущий,
И поболтать о странностях любви?
Смеркается.
Раздолье для котов.
Плывут косые тени по гардине,
И я вам каюсь, шёпотом, в гордыне,
Я чёрт-те в чём покаяться готов!
- Пора сменить - уставших - на кресте,
Пора надеть на свитер эполеты
И хоть под старость выбиться в поэты,
Чтоб ни словечка больше в простоте!
- Допустим, этак:
Медленней, чем снег,
Плывёт усталость - каменная птица.
Как сладко всем в такую полночь спится!
Не спит - в часах - песочный человек.
- О, этот вечно-тающий песок,
Немолчный шелест времени и страха!
О Парка, Парка, сумрачная пряха,
Повремени, помедли хоть часок!..
- А ловко получается, шарман!
О, как же эти "О!" подобны эху...
Но, чёрт возьми, ещё открыт шалман!
Вы видите, ещё открыт шалман!
Давайте, милый друг,
Зайдём в шалман!
Бессмертье подождёт, ему не к спеху!
2
- Ах, шалман, гуляй, душа,
Прочь, унынье чёрное!
Два учёных алкаша
Спорят про учёное:
- Взять, к примеру, мю-мезон:
Вычисляй и радуйся!
Но велик ли в нем резон
В рассужденьи градуса?..
- Ух, шалман,
Пари, душа!
Лопайтесь, подтяжки!
Работяга не спеша
Пьёт портвейн из чашки.
- Все грешны на свой фасон,
Душу всем изранили!
Но уж если ты мезон,
То живи в Израиле!..
Ну, шалман!
Ликуй, душа!
Света! Света! Светочка!
До чего же хороша,
Как в бутылке веточка!
Света пиво подает
И смеётся тоненько.
Три - пустые - достаёт
Света из-под столика.
- Это, Света, на расчёт
И вперёд - в начало!..
Работяга, старый чёрт,
Машет ручкой:
- Чао!..
Вот он встал, кудлатый чёрт,
Пальцами шаманя.
Уваженье и почёт
Здесь ему, в шалмане!
3
Он, подлец, - мудрец и стоик,
Он прекрасен во хмелю!
Вот он сел за крайний столик
К одинокому хмырю.
- Вы, прошу простить, партейный?
Подтвердите головой!..
Хмырь кивает.
Работяга улыбается:
- Так и знал, что вы партейный.
Но заходите в питейный -
И по линии идейной
Получаетесь, как свой!
Эй, начальство!
Света, брызни!
Дай поярче колорит!..
- Наблюдение из жизни! -
Работяга говорит.
И, окинув взглядом тесный
Зал на сто семнадцать душ,
Он, уже почти что трезвый,
Вдруг понёс такую чушь!..
4
- На троллейбусной остановке
Все толпятся у самой бровки,
И невесело, как в столовке,
На троллейбусной остановке.
Хоть и улица, - а накурено,
И похожи все на Никулина -
Ну, того, что из цирка, клоуна, -
Так же держатся люди скованно.
Но попробуй у них спроси:
"Где тут очередь на такси?!"
А где очередь на такси,
Там одни "пардон" и "мерси".
Там грузины стоят с корзинками
И евреи стоят с грузинками,
И глядят они вслед хитро
Тем, кто ехать решил в метро.
И вдогонку шипят: "Ай-вай!.."
Тем, кто топает на трамвай.
А трамвайная остановка -
Там особая обстановка:
"Эй, ты - в брючках, пшено, дешёвка,
Ты отчаливай, не форси!
Тут трамвайная остановка,
А не очередь на такси!.."
И, платком заместо флага
Сложный выразив сюжет,
Наш прелестный работяга
Вдруг пропел такой куплет:
- А по шоссе, на Калуги и Луги,
В дачные царства, в казённый уют,
Мчатся в машинах народные слуги,
Мчатся - и грязью народ обдают!..
5
У хмыря - лицо как тесто,
И трясётся голова.
Но приятный гром оркестра
Заглушил его слова.
Был оркестр из настоящих
Трёх евреев, первый сорт!
А теперь упрятан в ящик
Под названием "Аккорд".
И ведёт хозяйство это
Ослепительная Света.
И пускает, в цвет моменту,
Отобрав из сотни лент,
Соответственную ленту
В соответственный момент.
Вот сперва завыли трубы:
Всё, мол, в жизни трын-трава!..
У хмыря трясутся губы
И трясётся голова.
Вот - поддал ударник жару,
Показал, бродяга, класс!
А уж после - под гитару
Произнёс нахальный бас:
- Доля, доля, злая доля,
Протрубила б ты отбой!
Сверху небо, снизу поле,
Посерёдке - мы с тобой.
Мы с тобою посерёдке,
Ты - невеста,
Я - жених.
Нам на личность по селёдке
И пол-литра на двоих.
Мы культурно свет не застим,
Взять судьбу не можем в толк.
И поёт нам: "С новым счастьем!"
Наш парторг - тамбовский волк.
Он поёт - один в гордыне,
Как свидетель на суде:
"С новым счастьем, молодые,
И с успехами в труде!..
И чтоб первенец загукал,
Как положено в семье,
Вам партком отводит угол
В обще..."
...Тут, увы, заело ленту -
Отслужила, видно, срок.
Но, опять же в цвет моменту,
Грянул бойкий тенорок:
- Чтобы очи мои повылазили,
Чтоб не видеть мне белого дня!
Напридумали Лазари лазеры
И стараются кончить меня!..
И шалман зашёлся смехом,
Загудел, завыл шалман.
И, частушке вторя эхом,
Об стакан гремит стакан.
6
Света, Света, добрый друг,
Что же ты замолкла вдруг?
Где твой Лазарь, где твой милый,
Завбуфетом в цвете лет?!
Он убит - и взят могилой,
Как сказал один поэт.
Брал он скромно, брал по праву,
Брал не с верхом, а в очко:
Было - заму,
Было - заву,
Было всем на молочко...
Уносите, дети, ноги,
Не ходите, дети, в лес, -
В том лесу живет в берлоге
Лютый зверь - Обехаэс
<ОБХСС - Отдел по борьбе с хищениями социалистической
собственности. (Прим. сост.)>!..
Всем влепили мелочишку,
Всё равно что за прогул.
Только Лазарь принял "вышку",
Даже глазом не моргнул...
Точно так же, как когда-то
Не моргнул и глазом он,
Когда гнал его, солдата,
Дезертир из школы вон -
Мол, не так он учит деток,
Подозрительный еврей,
Мол, не славит пятилеток,
А долдонит про царей.
Заседанье педсовета
Подвело всему итог...
С ним ушла тогда и Света -
Физкультурный педагог.
Что ты, что ты, что ты, что ты,
Что ты видишь сквозь туман?
Как мотались без работы?
Как устроились в шалман?
Как, без голоса, кричала
В кислом зале горсуда?..
Эй, не надо всё сначала,
Было - сплыло навсегда!
Было - сплыло...
Тут линяет гром оркестра -
Мал в шалмане габарит.
И опять, оркестра вместо,
Работяга говорит
(А в руке гуляет кружка
И смеётся левый глаз):
- Это всё была петрушка,
А теперь пойдёт рассказ!
7
Мы гибли на фронте,
Мы хрипли в комбеде.
А вы нас вели
От победы к победе!
Нам бабы кричали:
"Водицы попейте!
Умойтесь, поешьте,
Поспите хоть ночку!"
А вы нас вели
От победы к победе,
И пуля свинцовая
Ставила точку!
Мы землю долбили,
Мы грызли железо,
Мы грудь подставляли
Под дуло обреза.
А вы, проезжая
В машине "Победе",
В окно нам кричали:
"Достройте!.. Добейте!.."
И мы забывали
О сне и обеде,
И вы нас вели
От победы к победе!
А вы:
"Победы" меняли на "Волги",
А после:
"Волги" меняли на "ЗИМы",
А после:
"ЗИМы" меняли на "Чайки",
А после:
"Чайки" меняли на "ЗИЛы"...
А мы надрывались,
Долбили, грузили!
И вот уже руки
Повисли, как плети,
И ноги не ходят,
И волосы седы.
А вы нас вели
От победы к победе.
И тосты кричали
Во славу победы:
"Ну, пусть не сегодня,
Так - завтра, так - в среду!
Достройте!.. Добейте!..
Дожмём!.. Приурочим!.."
А мы, между прочим,
А мы, между прочим,
Давно - положили -
На вашу победу!..
8
Хмырь зажал рукою печень,
Хмырь смертельно побледнел.
Даже хмырь - и тот не вечен,
Есть для каждого предел.
Работяга (в кружке пена),
Что ж ты, дьявол, совершил?
Ты ж действительного члена
Нашу партию лишил!
И пленительная Света,
Сандалетами стуча,
Срочно стала из буфета
Вызывать в шалман врача...
9
Какая ночь! Как улицы тихи!
Двенадцать на часах Аэрофлота.
И кажется - дойдёшь до поворота
И потекут бессмертные стихи!
<<1973?>>
ПРОЩАНИЕ
За высокими соснами синий забор
И калитка в заборе.
Вот и время прощаться, Серебряный бор,
Нам - в Серебряном боре!
Выходила калитка в бескрайний простор,
Словно в звёздное море.
Я грущу по тебе, мой Серебряный бор,
Здесь - в Серебряном боре.
Мы с тобою вели нескончаемый спор,
Только дело не в споре.
Я прощаюсь с тобой, мой Серебряный бор,
Здесь - в Серебряном боре.
Понимаешь ли - боль подошла под упор,
Словно пуля в затворе.
Я с тобой расстаюсь, мой Серебряный бор,
Здесь - в Серебряном боре.
Ну, не станет меня - для тебя это вздор,
Невеликое горе!
Что ж, спасибо тебе, мой Серебряный бор,
Я прощаюсь с тобой, мой Серебряный бор,
И грущу по тебе, мой Серебряный бор,
Здесь - в Серебряном боре!
<<1973>>
А.Г.: "У меня в pаботе песенный цикл, котоpый я собиpаюсь вскоpе дописать.
Этот цикл (в духе песен о Климе Петpовиче Коломийцеве) называется
"Гоpестная жизнь и pазмышления начальника отдела кадpов
стpоительно-монтажного упpавления номеp 22 гоpода Москвы". (Интеpвью
"Песня, жизнь, боpьба", "Посев", №8, 1974 г.)
* * *
Я, товарищи, скажу помаленьку,
Мы не где-нибудь живём - на Руси.
Кому кепка, а кому - тюбетейка,
Кто что хочет - надевай и носи.
Наше дело - это тонкое дело,
Тёмный лес, любезный друг, тёмный лес,
И обязаны мы нощно и денно
Государственный блюсти интерес.
Мы не в рюхи здесь играем, не в карты,
Здесь не баня, говорят, не вокзал.
Что для нас наиважнейшее? Кадры!
Это знаешь, дорогой, кто сказал?
Тут не с удочкой сидишь, рыболовишь,
Должен помнить, как основу основ:
Рабинович - он и есть Рабинович,
А скажи мне, кто таков Иванов?
Вот он пишет в заявлении - русский,
Истый-чистый, хоть становь напоказ,
А родился, извиняюсь, в Бобруйске,
И у бабушки фамилия Кац.
Значит, должен ты учесть эту бабку
(Иванову, натурально, молчок!).
Но положь её в отдельную папку
И поставь на ней особый значок.
и т. д.
<<1973?>>
* * *
Говорят, пошло с Калиты,
А уж дале - из рода в род.
То ли я сопру, то ли ты,
Но один, как часы, сопрёт!
То ли ты сопрёшь, то ли я,
То ли оба мы на щите...
С Калиты идёт колея -
Все воры - и все в нищете!
И псари воры, и князья,
Не за корысть воры, за злость!
Без присмотра на миг нельзя
Ни корону бросать, ни гвоздь!..
Уж такие мы удались,
Хоть всю жизнь живём на гроши...
А который спёр - тот делись,
Тут как тут стоят кореши!..
И под скучный скулёж дележа,
У подъездов, дверей и оград,
Вдоль по всей Руси сторожа,
Всё сидят сторожа - сторожат!
<<1973?>>
* * *
Шёл дождь, скрипело мироздание,
В дожде светало на Руси,
Но ровно в семь - без опоздания -
За ним приехало такси.
И он в сердцах подумал: "Вымокну!" -
И усмехнулся, и достал
Блокнот, чтоб снова сделать вымарку,
И тот блокнот перелистал.
О, номера поминовения
Друзей и близких - А да Я!
О, номеров исчезновение,
Его печаль - от А до Я:
От А трусливого молчания
До Я лукавой похвалы,
И от надежды до отчаянья,
И от Ачана до Яйлы.
Здесь всё, что им навек просрочено,
Здесь номера - как имена,
И Знак Почёта - как пощёчина,
И Шестидневная война.
И облизнул он губы синие,
И сел он, наконец, в такси...
Давно вперёд по красной линии
Промчались пасынки тоски.
Им не нужна его отметина -
Он им и так давно знаком, -
В аэропорте "Шереметьево"
Он - как в Бутырках под замком.
От контражура заоконного
Ещё темней, чем от стыда.
Его случайная знакомая
Прошла наверх и - в никуда.
Ведь погорельцем на пожарище,
Для всех чужой, и всем ничей,
Стоял последний провожающий
В кругу бессменных стукачей.
<<1973>>
* * *
Е.Невзглядовой
Понеслись кувырком, кувырком
Опечатки последнего тома!
Сколько лет я с тобою знаком?
Сколько дней ты со мною знакома?
Сколько медленных дней и минут...
Упустили мы время, разини!
Променяют - потом помянут, -
Так не зря повелось на России!
Только чем ты помянешь меня?
Бросишь в ящика пыльную прорубь?
Вдруг опять, среди белого дня,
Семиструнный заплещется голубь,
Заворкуют неладно лады
Под нытьё обесславленной квинты...
Если мы и не ждали беды,
То теперь мы воистину квиты!
Худо нам на восьмом этаже
Нашей блочно-панельной Голгофы!
Это есть. Это было уже,
Это спето - и сложено в строфы.
Это хворост для наших костров...
Снова лезут докучные гости.
И кривой кладовщик Иванов
Отпустил на распятие гвозди!
8 августа 1973
ОПЫТ ПРОЩАНЬЯ
Сане Авербуху
Корабль готовится в отплытие,
Но плыть на нём -
Сойти с ума!
Его оснастку, как наитие,
Разрушат первые шторма.
И равнодушно ветры жаркие,
Не оценив его дебют,
Когда-нибудь останки жалкие
К чужому берегу прибьют!
Но вновь гуляют кружки пенные,
И храбро пьют:
За край земли!
И корабельщики степенные
В дорогу ладят корабли.
...Вот он стоит,
Красавец писаный!
Готовый вновь нести свой крест.
Уже и названный,
И признанный,
Внесённый в Ллойдовский реестр.
И я - с причала - полон нежности,
Машу рукою кораблю.
Позорным страхом безнадежности
Я путь его не оскорблю.
Пусть он услышит громы вечные,
Пусть он узнает
Счастье - быть.
И всё шепчу я строки вещие:
Плывём...
Плывём!
Куда ж нам плыть?!
<<1973?>>
ОПЫТ НОСТАЛЬГИИ
...Когда переезжали через Неву, Пушкин шутливо спросил:
- Уж не в крепость ли ты меня везёшь?
- Нет, - ответил Данзас, - просто через крепость на
Чёрную речку самая близкая дорога!
Записано В.А.Жуковским со слов секунданта Пушкина - Данзаса.
...То было в прошлом феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе...
Б.Пастернак
Мурка, не ходи, там сыч
На подушке вышит...
А.Ахматова
Не жалею ничуть, ни о чём, ни о чём не жалею,
Ни границы над сердцем моим не вольны,
Ни года!
Так зачем же я вдруг при одной только мысли шалею,
Что уже никогда, никогда...
Боже мой, никогда!..
- Подожди, успокойся, подумай -
А что - никогда?!
Широт заполярных метели,
Тарханы, Владимир, Ирпень -
Как много мы не доглядели,
Не поздно ль казниться теперь?!
Мы с каждым мгновеньем бессильней,
Хоть наша вина - не вина...
Над блочно-панельной Россией,
Как лагерный номер - луна.
Обкомы, горкомы, райкомы
В потёках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма трахомы,
Давно никому не знакомы,
Безликие лики вождей.
В их залах прокуренных - волки
Пинают людей, как собак,
А после те самые волки
Усядутся в чёрные "Волги",
Закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
Укроет посадских светил,
И будет мордастая ВОХРа
Следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
Запляшет косматая чудь...
Ужель тебе этого жалко? -
Ни капли не жалко, ничуть!
Я не вспомню, клянусь, я и первые годы не вспомню:
Севастопольский берег,
Младенчества зыбкая быль,
И таинственный спуск в Херсонесскую каменоломню,
И на детской матроске -
Эллады певучая пыль...
Я не вспомню, клянусь!
Ну, а что же я вспомню?
А что же я вспомню? -
Усмешку
На гадком чиновном лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце.
Я в грусть по берёзкам не верю,
Разлуку слезами не мерь.
И надо ли эту потерю
Приписывать к счёту потерь?
Как каменный лес, онемело,
Стоим мы на том рубеже,
Где тело - как будто не тело,
Где слово - не только не дело,
Но даже не слово уже.
Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье
Дано нам, как новое зренье
И пропуск в грядущий покой!
А кони?
Крылатые кони,
Что рвутся с гранитных торцов,
Разбойничий посвист погони,
Игрушечный звон бубенцов?!
А святки?
А прядь полушалка,
Что жарко спадает на грудь?
Ужель тебе этого жалко? -
Не очень...
А впрочем - чуть-чуть!
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть ещё Чёрная речка,
Но есть ещё Чёрная речка,
Но - есть - ещё - Чёрная речка!..
Об этом не надо.
Молчи!
<<1973>>
А.Г.: "Из опыта пеpвой эмигpации мы знаем, что одной из самых
pаспpостpанённых болезней эмигpации... является болезнь - ностальгия. Вот
я и pешил, чтобы не болеть этой болезнью потом, - как делали с нами с
детства - когда заболевал коpью какой-нибудь сосед, то нас туда водили,
чтобы мы тоже заболели коpью... Я pешил "отностальгиpоваться" в Москве.
Ещё сидя у себя дома, в своей кваpтиpе, я написал целый pяд песен,
посвящённых этой теме, чтобы... вот здесь уже... этой темой не
заниматься..." (Из пеpедачи на pадио "Свобода" от 10 июля 1974 г.)
КОГДА Я ВЕРНУСЬ
Когда я вернусь...
Ты не смейся - когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу - к теплу и ночлегу -
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь, -
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала - в кромешный, ничтожный, раёшный -
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моём -
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
- Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив - тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду, побеждённый своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь...
- А когда я вернусь?!
<<Декабрь 1973>>
А.Г.: "Я очень много пользуюсь - особенно в жанровых вещах - грубым
уличным жаргоном. И это делается не для эпатажа, не для того, чтобы
кого-то раздразнить и кого-то позабавить. Вы, естественно, все читали
Солженицына и Максимова, и вы знаете, что, в общем, вся наша вот эта
последняя группа писателей, мы все очень широко пользуемся жаргоном...
Потому что тот официальный казённый язык, он настолько лишён какой-либо
мысли, информации, забит совершенно бессмысленными изречениями, не
несущими в себе ничего. И от этого собачьего языка просто иногда хочется
взвыть - ну ничего не понятно! Почему вдруг где-то в прекраснейшем месте,
в такой роще берёзовой прибит плакат, который портит весь вид этой
берёзовой рощи, и на нём написано "Миролюбивую политику КПСС одобряем и
поддерживаем!"?" (Из пеpедачи на pадио "Свобода")
КУМАЧОВЫЙ ВАЛЬС
Хоть на месяц сбежать в редколесье
Подмосковной условной глуши,
Где в колодце воды - хоть залейся
И порою весь день ни души!
Там отлипнет язык от гортани,
И не страшно, а просто смешно,
Что калитка, по-птичьи картавя,
Дребезжать заставляет окно.
Там не страшно, что хрустнула ветка
Поутру под чужим каблуком.
Что с того?!
Это ж просто соседка
Принесла нам кувшин с молоком.
Но, увы - но и здесь - над платформой,
Над антеннами сгорбленных дач,
Над берёзовой рощей покорной
Торжествует всё тот же кумач!
Он таращит метровые буквы,
Он вопит и качает права...
Только буквы, расчёртовы куклы,
Не хотят сочетаться в слова.
- Миру - мир!
- Мыру - мыр!
- Муре - мура!
- Мира - миг, мира - миф, в мире -
мер...
И вникает в бессмыслицу хмуро
Участковый милиционер.
Удостоенный важной задачей,
Он - и ночью, и утром, и днём -
Наблюдает за некою дачей,
За калиткой, крыльцом и окном.
Может, там куролесят с достатка,
Может, контра и полный блядёж?!
Кумачовый блюститель порядка,
Для кого ты порядок блюдёшь?!
- И, себя выдавая за знамя,
Но древко наклонив, как копьё,
Маскировочной сетью над нами
Кумачовое реет тряпьё!
- Так неужто и с берега Леты
Мы увидим, как в звёздный простор
Поплывут кумачовые ленты:
- Мира - миф!
- Мира - миг!
- Миру - мор!
<<1974?>>
В МЕЖДУНАРОДНЫЙ КОМИТЕТ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА
Во Всеобщей декларации прав человека, принятой и ратифицированной
правительством Советского Союза, сказано: "Каждый человек имеет право
покидать любую страну, включая собственную, и возвращаться в свою страну".
А мне в этом праве отказано уже дважды. "По идеологическим мотивам". Как
наказание за то, что я пытался по ряду вопросов высказывать свою точку
зрения, отличную от официальной.
Вот уже два с лишним года, после моего исключения из Союза писателей и
Союза кинематографистов, я лишён других профессиональных прав: права
увидеть своё произведение опубликованным, права заключать договор с
театром, киностудией или издательством, права выступать публично. Когда
показываются фильмы, поставленные в прошлые годы по моим сценариям, чья-то
скрытая рука вырезает из титров мою фамилию. Я не только неприкасаемый, я
ещё и непроизносимый. Только на всякого рода закрытых собраниях, куда мне
доступ заказан, моё имя иногда упоминается с добавлением оскорбительных и
бранных эпитетов. Мне оставлено единственное право: смириться со своим
полнейшим бесправием, признать, что в 54 года жизнь моя, в сущности,
кончена, получать мою инвалидную пенсию в размере 60 рублей в месяц и
молчать. И ещё ждать.
В моём положении с человеком может случиться всё что угодно. Ввиду крайней
опасности этого положения я вынужден обратиться за помощью к вам,
Международному комитету прав человека, и через вас - к писателям,
музыкантам, деятелям театра и кино, ко всем тем, кто, вероятно, по
наивности продолжает верить в то, что человек имеет право высказывать
собственное мнение, имеет право на свободу совести и слова, право покидать
по желанию свою страну и возвращаться в неё.
Александр Галич
Постскриптум. Я уже написал это письмо, когда узнал о том, что
писателю Владимиру Максимову, человеку редкого таланта и мужества, тоже
отказано в поездке. Таким образом, власть имущие высказали недвусмысленное
намерение лишить нас не только профессиональных, но и гражданских прав. Мы
(теперь я уже могу сказать мы) обращаемся за помощью к готовым оказать её
каждому, кто в ней нуждается. А что если нам сообща вдруг удастся доказать
правительствам стран, широковещательно объявившим о подписании Декларации,
что слова о свободе - не пустые слова и что вера в права человека не так
уж наивна.
А.Г.
Москва, 3 февраля 1974
А.Г.: "Как я полагал, меня почему-то должны все осуждать за это
стихотворение. Я всё думаю - меня пока никто не осуждает, что меня очень
удивило". (Фоногpамма)
РУССКИЕ ПЛАЧИ
На степные урочища,
На лесные берлоги
Шли Олеговы полчища
По немирной дороге.
И, на марш этот глядючи,
В окаянном бессильи,
В голос плакали вятичи,
Что не стало России!
Ах, Россия, Расея -
Чем набат не веселье?
И живые, и мёртвые,
Все молчат, как немые.
Мы - Иваны Четвёртые,
Место лобное в мыле!
Лишь босой да уродливый,
Рот беззубый разиня,
Плакал в церкви юродивый,
Что пропала Россия!
Ах, Расея, Россия -
Все пророки босые!
Горькой горестью мечены
Наши беды и плачи -
От Петровской неметчины
До нагайки казачьей!
Птица вещая троечка,
Тряска вечная чёртова!
Как же стала ты, троечка,
Чрезвычайкой в Лефортово?!
Ах, Россия, Расея -
Ни конца, ни спасенья!
Что ни год - лихолетие,
Что ни враль - то Мессия!
Плачет тысячелетие
По России - Россия!
Плачет в бунте и в скучности...
А попробуй спроси -
Да была ль она, в сущности,
Эта Русь на Руси?
Эта - с щедрыми нивами,
Эта - в пене сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи,
Где, как лебеди, девицы,
Где под ласковым небом
Каждый с каждым поделится
Божьим словом и хлебом.
Листья падают с деревца
В безмятежные воды,
И звенят, как метелица,
Над землёй хороводы.
А за прялкой беседы,
На крыльце полосатом
Старики-домоседы
Знай дымят самосадом,
Осень в золото набрана,
Как икона в оклад...
Значит, всё это наврано, -
Лишь бы в рифму да в лад?!
Чтоб, как птицы на дереве,
Затихали в грозу,
Чтоб не знали, но верили
И роняли слезу.
Уродилась, проказница, -
Весь бы свет ей крушить,
Согрешивши - покаяться
И опять согрешить!
Барам в ноженьки кланяться,
Бить челом палачу!
...Не хочу с тобой каяться
И грешить не хочу!
Переполнена скверною
От покрышки до дна...
Но ведь где-то, наверное,
Существует - Она?!
Та - с привольными нивами,
Та - в кипеньи сирени,
Где родятся счастливыми
И отходят в смиреньи...
Птица вещая троечка,
Буйный свист под крылом!
Птица, искорка, точечка
В бездорожьи глухом!
Я молю тебя:
- Выдюжи!
Будь и в тленьи живой,
Чтоб хоть в сердце, как в Китеже,
Слышать благовест твой!..
10 апреля 1974
Рувим Рублёв, собиpатель автоpской песни:
"Но вот пронёсся слух, что Александр Галич подал в ОВИР документы на
выезд. Миша [Кpыжановский] съездил в Москву и, вернувшись, подтвердил:
действительно, документы поданы, и Галич сейчас занят сбором средств для
того, чтобы "выкупить" себя и свою семью. Сразу же мы решили собрать эти
средства. Но как заставить принять эти деньги? Тогда решили организовать
последний концерт Александра Галича в Ленинграде, где бы он исполнил все
до одной свои песни в хронологическом порядке и со всеми комментариями,
записать его на хорошей аппаратуре, а нужную сумму заплатить в качестве
гонорара. Так и сделали. Галич согласился провести такой концерт-запись,
на котором с ним могли бы попрощаться все ценители его творчества.
Галич приехал и остановился в одной из крупнейших гостиниц города.
Миша явился к нему со своим магнитофоном с утра, и запись началась. Не
торопясь, обстоятельно, Галич рассказывал о том, как он пришёл в своём
творчестве к созданию песен, исполнял их одну за другой. О многих песнях
Миша даже не знал, что они написаны Галичем, а некоторые из них слышал
вообще в первый раз.
Постепенно номер гостиницы всё больше заполнялся людьми. Приходили
друзья Галича, коллекционеры, барды, приводили своих друзей и
родственников. Каждый приносил цветы, коньяк, шампанское.
Когда мы с приятелем, хорошо знавшим Галича, вошли в номер, там уже
было много народу. Певец сидел с гитарой в руках перед небольшим
гостиничным столиком, на котором стояли два микрофона и лежала тетрадь с
его стихами, куда он изредка заглядывал. Вокруг столика красовалась
огромная батарея бутылок всех мастей вперемежку с букетами цветов: картина
весьма впечатляющая. Позже снимки, сделанные в тот день, украсили стену
Мишиной квартиры. Надо сказать, что у него стены были увешаны большими
фотографиями бардов и непременно с автографами. На многих из них -
известный подпольный концерт ленинградских бардов под открытым небом за
городом. Все участники его, включая и Кукина, и Кима, и Высоцкого, который
был почётным гостем, выступали в пляжных костюмах. Микрофон привязали к
осиновому колу, вбитому в землю. 3рители и слушатели лежали и сидели прямо
на земле.
Но вернёмся к концерту Галича. Он пел уже в течение четырёх часов.
Наконец, решили сделать передышку и проветрить номер. Открыли окна, и все
вышли в неширокий коридор. Закурили. Я попросил моего друга познакомить
меня с Галичем и задал ему вопрос, который часто обсуждался и всякий раз
вызывал споры: имеют ли моральное право молодые барды, не пережившие лично
ужасов сталинских лагерей и чекистских застенков, писать об этом песни? И
я показал ему текст своей песни "Гитара висела на стенке, хозяин сидел в
застенке", посвящённой Галичу. Бард внимательно прочёл текст, скользнул
глазами по посвящению и сказал, что песня неплоха, а ответ на мой вопрос
каждый должен найти в своём сердце, соразмерив его со своим дарованием
поэта.
Галич пел и рассказывал ещё около двух часов. Когда он спел свою
последнюю песню, написанную всего за два дня до приезда в Ленинград, то
настолько устал, что руки не могли больше держать гитару.
3атем был прощальный тост, прощальные рукопожатия, поцелуи и слёзы.
Выходили мы тесной гурьбой, окружая Мишу с его магнитофоном. Шесть лент с
записями спрятали на груди самые сильные: никто не знал, чем мог
закончиться этот вечер. У подъезда гостиницы или за углом её вполне могла
стоять "оперативка"... К счастью, в этот раз всё обошлось спокойно".
АГ: "...В этот майский памятный день [30 мая 1974 года] мне довелось в
последний раз (потому что вскоре я навсегда покинул Советский Союз) быть
на его могиле... Я приехал заранее с тем, чтобы встать как можно раньше. Я
уже не был тогда членом Союза советских писателей, естественно, поэтому не
поселился в писательском городке, а снял комнату в рабочем посёлке на
другой стороне станции.
АГ: И вот утром, рано утром, я пришёл на могилу Бориса Леонидовича. Там
уже было довольно много народу. Несмотря на то что день был рабочий,
будничный, всё равно люди ехали, приходили со всех сторон. Некоторые
приезжали на машинах, но большинство выходило из электрички на платформе
станции Переделкино, шло мимо золотых куполов Патриаршьего подворья и
входило "в нагой трепещущий ольшаник, в имбирно-красный лес кладбищенский,
горевший, как печатный пряник".
АГ: Судя по этим стихам, Борис Леонидович думал, что смерть его придёт
осенью. А смерть его была весенняя смерть. Смерть - возрождение. Смерть -
начало новой, вечной, бессмертной жизни.
АГ: Когда я пришёл на могилу (как я уже сказал, там было довольно много
народу), за оградой кладбища, расположившись на траве, на мокрой траве,
сидела компания весьма подозрительных людей, вот тех же самых, которые
когда-то провожали гроб Пастернака в день похорон. Тех же самых
кэгэбистов, переодетых в штатское. Они сидели прямо на траве, делали вид,
что с наслаждением едят бутерброды, и с не меньшим вниманием, с не меньшим
увлечением прислушивались к тому, что говорится у этой могилы под тремя
соснами, на этой горке, с которой открывается переделкинский луг и
далеко-далеко, если приглядеться, видна дача, дом, где жил Борис
Леонидович.
АГ: Читались стихи на могиле. Много читали стихов. Читали пастернаковские
стихи, читали свои собственные никому не известные молодые люди и
известные. Читал стихи и я. Не мог себе отказать. А потом, вечером, по
приглашению сыновей Бориса Леонидовича, мы, несколько человек, пришли в
дом Пастернака. Были сумерки, золотые майские сумерки, света ещё не
зажигали. Мы стояли в этих комнатах, в которых всё ещё царил дух Бориса
Леонидовича, всё ещё казалось, что вот он где-то сейчас ходит, думает,
бормочет свои стихи..." (Из пеpедачи на pадио "Свобода" от 28 мая 1975
года)
МЫ ПО ГЛОБУСУ ПОЛЗАЕМ
Там шумят чужие города
И чужая плещется вода.
А.Вертинский
Мы по глобусу ползаем -
Полная блажь.
Что нам Новый Свет?
Что нам Старый Свет?
Всё давно подсчитано
Баш на баш.
И ставок больше нет.
А ставок больше нет как нет,
А ставок больше нет,
И нам не светит Новый Свет,
И нам не светит Старый Свет.
А сколько нам осталось лет?
А ставок больше нет.
Там шумят чужие города
И чужое плещется вино...
Всё равно мы едем в никуда,
Так не всё ль равно?
Ничего - это гурнышт
<Гурнышт- ничего (идиш).>, и здесь и там,
И пора идти покупать билет.
Я бы отдал всё... Только что я отдам,
Если ставок больше нет?
А ставок больше нет как нет,
А ставок больше нет,
И нам не светит Новый Свет,
И нам не светит Старый Свет.
А сколько нам осталось лет?
А ставок больше нет.
Тишина сомкнётся, как вода,
Только ветер постучит в окно.
Всё равно мы едем в никуда,
Так не всё ль равно?
Вот шарик запрыгал, вертлявый бес.
Угадать бы - какой он выберет цвет?
Только мы не играем на интерес,
Ибо ставок больше нет.
А ставок больше нет как нет,
А ставок больше нет,
И нам не светит Новый Свет,
И нам не светит Старый Свет.
А сколько нам осталось лет?
А ставок больше нет.
Понесут, как лошади, года.
Кто предскажет, что нам суждено?
Всё равно мы едем в никуда,
Так не всё ль равно?
<<1974>>
МАРШ МАРОДЁРОВ
Упали в сон победители
И выставили дозоры.
Но спать и дозорным хочется,
А прочее - трын-трава!
И тогда в покорённый город
Вступаем мы - мародёры,
И мы диктуем условия
И предъявляем права!
Слушайте марш мародёров!
(Скрип сапогов по гравию!)
Славьте нас, мародёров,
И веселую нашу армию!
Слава! Слава! Слава нам!
Спешат уцелевшие жители,
Как мыши, забиться в норы.
Девки рядятся старухами
И ждут благодатной тьмы.
Но нас они не обманут,
Потому что мы - мародёры,
И покуда спят победители,
Хозяева в городе - мы!
Слушайте марш мародёров!..
Двери срывайте с петель,
Тащите ковры и шторы,
Всё пригодится - и денежки,
И выпивка, и жратва!
Ах, до чего же весело
Гуляем мы, мародёры,
Ах, до чего же веские
Придумываем слова!
Слушайте марш мародёров!..
Сладко спят победители.
Им снятся златые горы,
Им снится знамя Победы,
Рябое от рваных дыр.
А нам и поспать-то некогда,
Потому что мы - мародёры.
Но, спятив с ума от страха,
Нам - рукоплещет мир!
Слушайте марш мародёров!..
И это ещё не главное.
Главного вы не видели.
Будет утро и солнце
В праздничных облаках.
Горнист протрубит побудку,
Сон стряхнут победители
И увидят, что знамя Победы
Не у них, а у нас в руках!
Слушайте марш... Марш...
И тут уж нечего спорить.
Пустая забава - споры.
Когда улягутся страсти
И развеется бранный дым,
Историки разберутся -
Кто из нас мародёры,
А мы-то уж им подскажем!
А мы-то уж их просветим!
Слушайте марш победителей!
Играют оркестры марши
Над пропастью плац-парада.
Девки машут цветами.
Строй нерушим и прям.
И стало быть - всё в порядке!
И стало быть, всё, как надо -
Вам, мародерам, пуля!
А девки и марши - нам!
Слушайте марш победителей!
(Скрип сапогов по гравию!)
Славьте нас, победителей,
И великую нашу армию!
Слава! Слава!! Слава нам!!!
<<1974>>
ПЕСЕНКА ПРО КРАСНОГО ПЕТУХА
Мы дождёмся, чтоб скучный закат потух,
И при свете рябой луны
Пусть Красный петух и Чёрный петух
Нам покажут -
На что годны!
У Чёрного, дьявола, стать неплоха,
И в бою он будет хорош,
Но я на Красного петуха
Истратил последний грош!
И вот мы до трёх сосчитаем вслух,
И - прянув из потных рук,
Красный петух и Чёрный петух
Выйдут в заветный круг.
Теперь -
Гляди, затаивши дух!
(Пусть куры вопят:
- Разбой!)
Красный петух и Чёрный петух
Вступают в смертельный бой!
Ах, я говорил, что Чёрный петух
Всем сущим чертям - родня...
Но Красный петух дерётся за двух:
За себя и - за меня!
Смелее же, брат мой, Красный петух,
Я верю в тебя, мой брат!
А в небе тучи - кровавый пух,
И грозно гудит набат.
И в этой земной юдоли греха
Позвольте вам дать совет:
Ставьте на Красного петуха -
Надёжнее ставки нет!..
<<1974?>>
ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ
Снова даль предо мной неоглядная,
Ширь степная и неба лазурь.
Не грусти ж ты, моя ненаглядная,
И бровей своих тёмных не хмурь!
Вперёд,
За взводом взвод!
Труба боевая зовёт!
Пришёл из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!
В утро дымное, в сумерки ранние,
Под смешки и под пушечный "бах",
Уходили мы в бой и в изгнание
С этим маршем на пыльных губах.
Вперёд,
За взводом взвод!
Труба боевая зовёт!
Пришёл из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!
Не грустите ж о нас, наши милые,
Там, далёко, в родимом краю!
Мы всё те же домашние, мирные,
Хоть шагаем в солдатском строю.
Вперёд,
За взводом взвод!
Труба боевая зовёт!
Пришёл из ставки
Приказ к отправке,
И значит, нам пора в поход!
Будут зори сменяться закатами,
Будет солнце катиться в зенит.
Умирать нам, солдатам, - солдатами,
Воскресать нам - одетым в гранит!
Вперёд,
За взводом взвод!
Труба боевая зовёт.
Пришёл из ставки
Приказ к отправке,
И, значит, нам пора в поход!
<<1974>>
А.Г.: "Я решил написать цикл, - несмотря на свое христианское
вероисповедование, я написал... решил написать цикл почти языческих
заклинаний. Ну, так сказать, языческое заклинание добра и зла".
(Фоногpамма)
ЗАКЛИНАНИЕ ДОБРА И ЗЛА
Здесь в окне, по утрам, просыпается свет,
Здесь мне всё, как слепому, на ощупь знакомо...
Уезжаю из дома!
Уезжаю из дома!
Уезжаю из дома, которого нет.
Это дом и не дом. Это дым без огня.
Это пыльный мираж или Фата-Моргана.
Здесь Добро в сапогах, рукояткой нагана
В дверь стучало мою, надзирая меня.
А со мной кочевало беспечное Зло,
Отражало вторженья любые попытки,
И кофейник с кастрюлькой на газовой плитке
Не дурили и знали своё ремесло.
Всё смешалось - Добро, Равнодушие, Зло.
Пел сверчок деревенский в московской квартире.
Целый год благодати в безрадостном мире -
Кто из смертных не скажет, что мне повезло?!
И пою, что хочу, и кричу, что хочу,
И хожу в благодати, как нищий в обновке.
Пусть движенья мои в этом платье неловки -
Я себе его сам выбирал по плечу!
Но Добро, как известно, на то и Добро,
Чтоб уметь притвориться и добрым, и смелым,
И назначить, при случае, чёрное - белым,
И весёлую ртуть превращать в серебро.
Всё причастно Добру,
Всё подвластно Добру.
Только с этим Добрынею взятки не гладки.
И готов я бежать от него без оглядки
И забиться, зарыться в любую нору!..
Первым сдался кофейник:
Его разнесло,
Заливая конфорки и воздух поганя...
И Добро прокричало, гремя сапогами,
Что во всём виновато беспечное Зло!
Представитель Добра к нам пришёл поутру,
В милицейской (почудилось мне) плащ-палатке...
От такого попробуй - сбеги без оглядки,
От такого поди-ка заройся в нору!
И сказал Представитель, почтительно-строг,
Что дела выездные решают в ОВИРе,
Но что Зло не прописано в нашей квартире
И что сутки на сборы - достаточный срок!
Что ж, прощай, моё Зло!
Моё доброе Зло!
Ярым воском закапаны строчки в псалтыри.
Целый год благодати в безрадостном мире -
Кто из смертных не скажет, что мне повезло!
Что ж, прощай и - прости!
Набухает зерно.
Корабельщики ладят смолёные доски.
И страницы псалтыри - в слезах, а не в воске,
И прощальное в кружках гуляет вино!
Я растил эту ниву две тысячи лет -
Не пора ль поспешить к своему урожаю?!
Не грусти!
Я всего лишь навек уезжаю
От Добра и из дома -
Которого нет!
14 июня 1974
АГ: "Мне всё-таки уже было под пятьдесят. Я уже всё видел. Я уже был
благополучным сценаристом, благополучным драматургом, благополучным
советским холуём. И я понял, что я так больше не могу, что я должен
наконец-то заговорить в полный голос, заговорить правду. Кончилось это
довольно печально, потому что, в общем, в отличие от некоторых моих
соотечественников, которые считают, что я уезжаю - я ведь, в сущности, не
уезжаю. Меня выгоняют. Это нужно абсолютно точно понимать. Знаете, эта
добровольность этого отъезда - она номинальная, она - фиктивная
добровольность, она, по существу, вынужденная. Но всё равно. Это земля, на
которой я родился. Это мир, который я люблю больше всего на свете. Это
даже "посадский", "слободской" мир, который я ненавижу лютой ненавистью и
который всё-таки мой мир, потому что с ним я могу разговаривать на одном
языке. Это всё равно то небо, тот клочок неба, большого неба, которое
накрывает всю землю, но тот клочок неба, который - мой клочок. И поэтому
единственная моя мечта, надежда, вера, счастье и удовлетворение в том, что
я всё время буду возвращаться на эту землю. А уж мёртвый-то я вернусь в
неё наверняка". (Фоногpамма)
Валеpий Гинзбуpг:
"К 1974 году Сашка был лишен всех сpедств к существованию. Мы с ним
ездили в комиссионные магазины, что-то сдавали. А ближе к весне началась
лихоpадочная подготовка к отъезду, когда ему уже было официально
пpедложено выехать. Они должны были уехать в последних числах июня, но
неожиданно Галича вызвали в ОВИР и пpедложили выехать 24 июня. А вызвали
его 22-го, то есть оставалось два дня. Какие-то добpохоты сказали, что это
связано с пpиездом Никсона в СССР".
АГ: "Последние дни в Москве, многие из вас помнят это не хуже, чем я, были
совершенным безумием. Разрешение на выезд мы получили двадцатого июня, а
билеты на самолёт власти любезно забронировали для нас уже на двадцать
пятое. Кстати, в самолёте нас было всего четыре человека, и незачем было
бронировать места. Но, как вы помните, за четыре дня нам предстояло
покончить со всей нашей прошлой жизнью. Продать квартиру и вещи, получить
визы в голландском и австрийском посольствах, упаковать и отправить багаж,
проститься с близкими, друзьями". (Из пеpедачи на pадио "Свобода" от 31
августа 1974 года)
Валеpий Гинзбуpг:
"Саша ничего из книг с собой не взял. Только собpание сочинений
Пушкина - и всё. В отличие от тех многих людей, котоpых я потом видел в
эмигpации, гуманитаpиев, уехавших из Советского Союза. Я знаю, что Ефим
Гpигоpьевич Эткинд, к счастью, сумел вывезти из Ленингpада всю свою
библиотеку. Галичи ничего с собой не забpали. Многое pаздали, что-то
пpодали. Поэтому с таможней они pазобpались легко - вещей было немного".
Раиса Оpлова:
"Он эмигpиpовал по общему пути - вызов из Изpаиля. Пpавда, у него было
и пpиглашение от скандинавского общества новообpащённых хpистиан".
Исай Кузнецов:
"В день отъезда Галича, по существу - изгнания, мы пришли к нему с
[Авениром] Заком. Я принёс ему рукопись "Генеральной репетиции", которую
он давал мне прочесть. У меня были кое-какие замечания, которые хотелось
ему высказать.
Саша слушал внимательно и в то же время отрешённо... Приходили и
уходили какие-то люди, некоторые подолгу сидели, молчали. У Галича было
растерянное, чуть удивлённое выражение глаз. Помню Бена Сарнова,
Горбаневскую, просившую что-то кому-то передать, записывающую какой-то
адрес. Саша кивал, переводил взгляд с одного присутствующего на другого,
казалось, не понимал, что же, собственно, происходит".
Алёна Архангельская:
"Когда отец выходил из дома, во дворе все окна были открыты, многие махали
ему руками, прощались... Была заминка на таможне, когда ему устроили
досмотр. Уже в самолёте сидел экипаж и пассажиры, а его всё не пускали и
не пускали. Отцу было велено снять золотой нательный крест, который ему
надели при крещении, дескать, золотой и не подлежит вывозу. На что папа
ответил: "В таком случае я остаюсь, я не еду! Всё!" Были длительные
переговоры, и наконец велено было его выпустить".
Валеpий Гинзбуpг:
"Никогда не забуду, как кончились эти пpоводы в "Шеpеметьеве" - в
нынешнем "Шеpеметьеве-1". Длинный стеклянный коpидоp - пустой. Саша шёл
один, в pуке у него была гитаpа, мы уже вышли из помещения, и нам был
виден этот коpидоp стеклянный. И он шёл по стеклянному коpидоpу, подняв
гитаpу, махал этой гитаpой. По сути дела мы его хоpонили. Потому что в то
вpемя уезжать значило уезжать насовсем. Так и случилось".
Понравилось? Расскажите об этой странице друзьям!
|
Реклама: