Виталий Калашников

"Стихи, которые почему-то не нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше" 


ПРЕДИСЛОВИЕ
Нет, все-таки есть что-то неисправимо подлое в человеческий натуре. 
Посмотрите на эта счастливые лица моих друзей с ясно написанным и 
плохо пропечатанным на них чувством удовлетворения от труда и 
предчувствием скорого триумфа. Да и тот, кто лежит у них в ногах, 
еще не знает о своем грядущем коварстве. А ведь всего несколько 
дней спустя он скачает с дружеского файла не вошедшие в книгу 
стихотворения и тайно прилепит к готовой, казалось уже, книге 
этот довесок, этот мешок мусора, эту кучу мраморной крошки, 
столь старательно отсеченную составителями. А в результате мы 
снова будем иметь ту необработанную глыбу, которую они с таким 
трудом разыскали и притащили к себе в мастерскую.

Что за страсть, что за тайные силы двигали им? Бог весть. 
Характерный пример: увидев, что у подвыпившего и уснувшего 
за дружеским столом почтенного депутата выпала на колени вставная 
челюсть, автор аккуратно вставил ее на место, причем не прерывая 
своего вдохновенного монолога. Откуда эта страсть приводить все к 
первоначальному состоянию? Нет ответа. Молниеносно возвращаемся к книге.

Так как реставрация в ней отвергнутых составителями стихов не 
поддается рациональному объяснению (тем более, что автор в основном 
разделяет вкусы составителей, более того, был бы гораздо жестче в отборе), 
то нам остается заняться хотя бы их классификацией. Вам, дорогой читатель, 
предстоит прочесть кучку детских и юношеских произведений, несколько песен, 
танаисские стихи и много мелочи, среди которой преобладают миниатюры, 
обращенные скорее к нижним чакрам, нежели к тем зеленым пупырышкам на 
самых кончиках эманации астрального тела, которые обычно начинают дрожать 
и медленно вращаться по часовой стрелке при восприятии поэзии. Не имея 
ничего более сказать, автор все же надеется, что появившаяся так неожиданно 
(даже для него) интрига скрасит иным несчастным процесс удовлетворения этой 
странной потребности — читать стихи.


ПОЭТ, РЕДАКТОР И ИЗЮМИНКА
В. Семину

Жила-была изюминка, изюминка в стихах,
Поэт ей домик выстроил в строке о лопухах.
Но старый злой редактор не выносил стихи,
Сказал он: "Нужен трактор в строке про лопухи".
"Позвольте, эта строчка как раз для лопуха,
Для трактора есть поле или ВДНХ".
(А про себя подумал возвышенный поэт:
"Изюминку раздавит твой чертов драндулет").
Но старый злой редактор имел коварный ум,
Ему был нужен трактор, чтоб отобрать изюм.
Недаром ночью темной он изучил стихи
И мыслью вероломной обшарил лопухи.
И в них нашел он домик изюминки моей,
И выхватил он ломик и начал клясться ей:
"Изюминка, родная, зачем тебе поэт?
Ты здесь совсем одна, я искал тебя сто лет.
Тебя я завтра выну из мерзкого стиха,
А в строчку трактор вдвину на место лопуха".
Но кто не видит лунки под старческой губой,
Куда стекают слюнки полоской голубой?
И пусть редактор ломом ей стекла разбивал,
И пальцем загрязненным по стенам ковырял,
Она забилась в угол и плакала всю ночь,
И призывала друга, а друг не мог помочь.
Но утром он ворвался — блистательный поэт,
Надменно разрыдался и очень крикнул: "Нет!"
Тут разразилась битва — чудовищная сечь.
Блистала, словно бритва, отточенная речь.
(Ведь дрались не мечами редактор и поэт,
А дерзкими речами сражались десять лет).
Но вот добил злодея сжигающий глагол,
Злодей воскликнул "Где я?" — и грохнулся об пол.
Но отдал душу богу истерзанный поэт —
Он сил потратил много, когда он крикнул: "Нет!"
Осталась лишь изюминка, изюминка в стихах,
И ржавый трактор в мертвых редакторских руках
И вот за все за это, от женщин до коров,
Навидят все поэтов, а не редакторов.
1812

* * *
Запереться аскетом, теряя при этом
Тьму попоек и дружб, вдохновений и женщин.
Я уже не хочу быть здесь лучшим поэтом
Я хочу быть старейшим.
1996

КЕДР
Л. С., А. Т., В. Б.

На скалистом уступе,
Над морем бескрайней тайги,
У монгольской границы
Кедр настолько прекрасный.
Что кажется слышал шаги
И пришел поучиться.
Он пронзил эту гору —
Веками он пил ее сок
До последней росинки.
Вдоль тропы только камни —
Какой там последний глоток —
Ни цветка, ни травинки…
Ты мне скажешь: анчар,
И судьба его медленный ад,
Он один в этом свете,
Но куда б ни летел над тайгой
Восхищенно завистливый взгляд —
Это все его дети.
1998

* * *
Отчего летит корыто
Из высока терема?
Оттого что понапрасну
Молодость потеряна.
1988

Стихи из школьной тетради
* * *
Люблю цветы —
Их любишь ты.
И тайны книг —
Ты любишь их.
Я все люблю,
Что любишь ты:
Деревья, книги,
Суп, мечты,
Цветы, театр,
Весну, поля,
Деревню, город
И себя.
1971

* * *
И от рождения третьего дня,
В час, когда не было у колыбели
Мамы и папы — они проглядели —
Божия искра попала в меня.
Можете даже сейчас поглядеть:
Искра горит. Она будет гореть.
Только всего, что и есть у меня —
Божия искорка — радость моя.
1972

* * *
На руках у меня тепло,
Что по телу ее текло,
На губах у меня еще
Теплота ее губ и щек,
А глаза до сих пор хранят,
Как глаза у нее горят.
Колокольчик в ушах звенит —
Так она со мной говорит.
И вокруг загустел, как воск,
Чудный запах ее волос.
Рано утром ушла домой,
Но она до сих пор со мной.
1974

* * *
Любимец солнца, я был очень рад
Любить в ответ, но наступил закат…
Люблю тебя, спокойная луна —
Ушедшим солнцем ты освещена.
1975

* * *
Ах, критик, над стихами хмуря лоб,
Что он поймет, в моих стихах закопан,
Ведь снова он глядит сквозь микроскоп
На то, что видно лишь из телескопа.
1974

* * *
Трубку покурю,
Чай попью.
Сейчас январь.
Скоро июнь.
Скоро июнь — лето,
А летом
Я запою —
Стану поэтом.
Поэтому
Вовсе не плачу
Скучной зимою…
Я только пращур,
Станущий мною.
1976

* * *
Полторы недели ждать —
Лучше я повешусь!
В это срок я мог создать
Книгу или крепость.
Мог бы все разрифмовать,
Что зарифмовалось,
Но пришлось сидеть и ждать —
Сердце отлучалось.
1977

ОРДА
Эпопея

Помнится — пошла орда.
Поселенья, города
Звуки топора будили
Братцы, нас поработили.
И тогда сказал один:
"Что ж мы — кильки от сардин?
Русским людям не годится
Бить челом по ягодицам!
На конце любой руки
Можно сделать кулаки!"
Он сознание будил,
Вдруг всех взял и разбудил!
И тогда они поднялись,
Разозлились, размахались
Свирепущие все были —
Просто зверски всех избили!
Турки сдохли, как один,
Словно кильки от сардин.
1976

БЛЮЗ ДЛЯ ГРУППЫ "12 ВОЛЬТ"

Ты вместо диско ставишь сонный блюз,
Мы в тон ему меняем тон беседы,
И я уже не знаю, как уеду,
Хотя и помню, как я тороплюсь.
О, что за мука сердцу моему!
Здесь счастлив, видно, только кот сиамский,
Подобострастно принимая ласки,
Что вряд ли предназначены ему.
Ну, вот и все — часы над головой,
Уже давно мелодии слышнее,
Вот-вот придут родители домой,
Пора. Как мы прощаться не умеем!
Последнюю раскурим мы вдвоем,
И след от губ настолько осязаем,
Что втайне друг от друга точно знаем —
Запретный поцелуй передаем.
1979

СТИХОТВОРЕНИЕ, навеянное Хлебниковым
и написанное приятным сентябрьским 
утром 1976 года в совхозе «Садовый», 
где автор очутился на трудовой практике, 
поступив в Ростовский ордена Трудового 
Красного знамени государственный 
университет имени Андрея Андреевича 
Жданова

Накурено в каморе — чад,
Ржа изъела шелк уключин,
В разговоре все молчат,
В тени заживые лучше,
Лучше в сад.
Оплюшели стенова —
Остенанья лока,
Позамшела в жерновах
Лягва и осока.
Рокот, жом, опять же — лягва
Свечеря сверестит в слинь,
Засумшела кореняга
Смачной дланию в мякинь.
Ухрип подорожит погодь
Колченогих костеняк…
Оближи знакомый локоть,
В тити ляг
Мягок, лючен, подородиг
В слюче ржых ковриг пористых,
В желябах из аметиста
Обомонивал вам ноги.
Солный огиб бедер мовных,
Саламандровая зябь,
Гей, инстинктов безусловных
Насточенившая гать!
1976

* * *
Общежитие 4 "А"
Стало вдруг источником добра.
На него гляжу я из окна.
Там живет какая-то Она.
Но живу я в дьявольской борьбе
В общежитии 4 "Б"
1978

* * *
Короли! Не падайте из окон!
Слишком уж возможно при паденье
Повредить свой августейший локон
Или сбить светлейшие колени.
Озирая царские владенья,
Любопытству Вы не поддавайтесь,
Даже если вид на удивленье,
Ради бога, не перехиляйтесь!
А в небе ласточки летают
И все время подстрекают:
— Ах, что за мантия!
— Ах, что за птица!
— Но где гарантия,
Что полетится?
Ах, как было бы красиво —
Мантия на фоне синем!
Нет свободы обалденнее,
Чем свободное падение!
1976

* * *
Жили на свете два серых слона.
Один слон был Он,
Другой слон — Она
Часто, отстав от родимого стада,
Подолгу где-то они пропадали,
Или стояли в молчании рядом,
Чтобы найти их, все долго кричали.
И на опушке они появлялись
И виновато вдвоем улыбались.
Парня (слона) не особо любили,
Но у него были крепкие бивни.
А на нее восхищенно глядели
И потому, как умели — жалели.
Ну, а она ни о чем не жалела,
Ибо блаженной болезнью болела.
И потекло у них все, как по Нилу,
Зажили просто и дружно, и мило,
В неторопливой своей суете,
Думая лишь о еде и дите.
Лишь иногда она вдруг вспоминала,
Как его первый букетик жевала;
Был он из листьев составлен искусно,
Так необычно
;;;;;; и странно,
;;;;;;;;;;;;и вкусно.
1977

* * *
Пытаясь продержаться гордо,
Старался из последних сил,
Но слово изодрало горло,
Пока его произносил.
Но слово об асфальт расшиблось
Птенцом, упавшим из гнезда,
И, не расслышав, ты ошиблась,
А я исправить опоздал
Или, вернее, побоялся,
И все забылось.
Я остался.
1978

ВОСПОМИНАНИЕ О БУДУЩЕМ

Он покинул свою Данию
Для короткого свидания.
Он искал платок в кармане и
Плакал — он уже в Германии.
И не сдерживал слез больше
в Польше.
И вовсю заголосил он:
— Господи, ее Россия!
Долгожданное свидание:
— Здравствуй, вот цветы из Дании.
Вот стихи в большом издании
О страданьях и любви.
Обними.
Расскажи, как ты жила.
— Я, как дурочка, ждала,
Десять лет сидела в кресле
И ждала тебя, а если б
Не приехал — умерла.
В разговоре пролетали дни,
И они остались навсегда одни.
Где-то вспоминала его Дания,
Разложив поля и города,
Словно карты, карты для гадания.
1978

* * *
Когда я помышляю о высоком,
Я становлюсь собою. С высоты
Мне очень хорошо и одиноко
Глядеть на заоконные кусты.
Но вспомню — поливаете цветы
И из окна глядите одиноко.
И эта мысль сбивает с высоты,
Когда я помышляю о высоком.
1976

* * *
Что-то предначертанное в нас
Скрыто, но однажды открывается —
Вам пора в дорогу — пробил час!
"Осторожно! Двери закрываются."
Женщина любимая — женой
Все казалась, а теперь прощается.
Молча все прощает, и за мной
Осторожно двери закрываются.
1978

* * *
Любил он так, что мог наверняка
Всю жизнь отдать служенью чепухе:
Разглядывать на небе облака,
Разглаживать морщинки на руке.
Как милость, ожидать любой приказ,
Как богомаз, хранить в воображенье
Иконопись ее зеленых глаз,
Божественную грацию движений.
О, сколько унижений он познал!
И чувства накопил в себе так много!
Когда его однажды повстречал —
Я почему-то уступил дорогу.
Она ему служила идеалом,
А у меня спала под одеялом.
1978

В ГОСТЯХ У МЭТРА

В углу сидело кресло, а диван
Полулежал, откинувшись на стену,
И, образуя стройную систему,
Стояли книги всех времен и стран.
Закатный луч по комнате плясал,
Тревожа зеркала и позолоту,
Рабочий стол, казалось, сам писал —
Весь вид его изображал работу.
Курила сигарета в хрустале
Задумчиво, не стряхивая пепел,
А на стене старинный пистолет
Куда-то за диван устало метил.
Все вздрогнуло и изменило лик,
Дыханье замерло у кондиционера,
И отлетела пыль от старых книг,
Когда навстречу мне из-за портьеры
Вошел роскошный бархатный халат,
Рукав тянувший для рукопожатья:
"Я вас прочел. Недурно. Очень рад…"
И слез восторга не сумел сдержать я.
1978

* * *
Чтобы что-нибудь понять,
Нужно женщину обнять.
Чтобы что-то написать,
Нужно женщину бросать.
1979

* * *
Как-то раз приключилось со мной:
Проходя вдалеке от дорог,
Заблудился в чащобе лесной
И набрел на один хуторок
Срубы с виду обычны, но там
То ли спят, то ли делают вид
Выйдешь в сени — идут по пятам.
Чиркнешь спичкой — она не горит
1978

ЗЕМЛЯКАМ

Я с вами спокойно расстался,
Поскольку такой вы народ,
Что я среди вас выделялся,
Всегда выделялся (как пот).
Мне лучше пожить где-то с краю
От вашей безмерной красы,
Поймите, я всех отпускаю,
Я вас отпустил (как усы).
Но чтобы от чувств не взорваться
Без южных стаканов и губ,
Мне надобно к вам вырываться,
И я вырываюсь (как зуб).
Своей шевелюрой большою
Спешу к вам на шеи упасть.
Лечу к вам с открытой душою,
Душою открытой (как пасть)
1999

ЦАРЬ НОВОКАЛЕДОНСКИЙ

Однажды вождь, король, монарх, царь Новокаледонский,
Решил напялить, натянуть, надеть колпак японский.
И он помчался, полетел, поехал и понесся,
Пошел, попрыгал, поскакал, погнал, пополз, поплелся,
И потянулся он рукой к своей шкатулке царской
Да как пихнет ее ногой,
Затылком, шеей, головой,
Зубами, пяткой и спиной!
И саблею гусарской!
Потом поддел ее плечом,
Рукою, ломом, кирпичом,
Подъемным краном и ключом,
И пальцем безымянным,
Щекою, локтем и бедром, гранатой, троном и ведром,
Ключицей, грудью и ребром, и ножиком карманным.
И вот — открылась! Отошла!
(Чуть-чуть приподнялась),
Расщелилась, раздраилась
И — бац! — оторвалась!
Перевернулась,
Взорвалась
И отлетела крышка,
И из шкатулки вылез кот, корова, мамонт, кашалот,
Дельфин, гадюка, вертолет, собака, швабра, бегемот
И маленькая мышка.
И стал король своей рукой в своей шкатулке рыться.
Ручищей шарить и шнырять, водить, шуршать, приподнимать,
Исследовать и проверять, вертеться и крутиться.
Ручищами швырять и рвать,
Скрести и ерзать,
Рыть и мять,
Метать, терзать, перебирать, нырять и копошиться.
И вот наткнулся наконец!
Нашел!
Схватил!
Дорвался!
Обнял, нащупал, развернул, увидел, впился, потянул,
Зацапал!
Докопался!
И вытащил он наконец!
Заплакал вождь, запел отец,
Монарх, король и огурец, царь Новокаледонский,
И нахлобучил, натянул, напялил, прикрепил, наткнул,
Надел колпак японский.
1982

* * *
На меня вонючка села,
Повоняла — улетела.
Что мне делать — я не знаю.
Вот сижу теперь — воняю.
1997

СКОРОГОВОРКА

Гризли грызли гризли,
Грызли из-за гризли,
Гризли грызли-грызли,
Грызли и загрызли.
1990

Пять песен

АВИНЬО-ХА-ХА
Квебекская народная песня
1.
Мужичок стучится в дверь —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —
А бабенка говорит!
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?
— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел войти.
Бабенка в ответ!
— Так входи же, не робей — муж уехал в Пакистан
Столько мужиков, что входит тут и входит,
столько мужиков, что входило, и — нормально.
2.
Мужичок ввалился в дверь —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —
А бабенка говорит
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?
— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел поесть.
Бабенка в ответ.
— Кушай, кушай, не робей — муж уехал в Пакистан.
Столько мужиков, что едят тут и едят,
столько мужиков, что едят, и все нормально
3.
Мужичок все в доме съел —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —
А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?
— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел здесь полежать.
Бабенка в ответ.
— Так валяйся, не робей — муж уехал в Пакистан
Столько мужиков, что лежат тут и лежат,
столько мужиков, что лежит, и все нормально.
4.
Належался мужичок —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —
А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?
— Ах, я б хотел, мадам, я б вас хотел лобзать.
Бабенка в ответ:
— Так целуй же, не робей — муж уехал в Пакистан.
Столько мужиков, что целует и целует,
столько мужиков, что целует, и — нормально.
5.
Мужичок поцеловал —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха —
А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?
— Ах, я б хотел, мадам, я б вас хотел… ласкать!
Бабенка в ответ:
— Так ласкай же, не робей — муж уехал в Пакистан!
Столько мужиков, что ласкает и ласкает,
столько мужиков, что ласкает, и — нормально!
6.
Наласкался мужичок —
авиньо-ха-ха, авиньо-ха-ха.
А бабенка говорит:
— Чего ты хочешь? Чего желаешь?
— Ах, я б хотел, мадам, я б так хотел уйти.
Бабенка в ответ.
— Так иди же, не робей — муж уехал в Пакистан.
Столько мужиков, что входит и уходит,
столько мужиков, что свалило, и — нормально —
авиньо-ха-ха
1996

___________
*авиньо-ха-ха — типичное квебекское 
подражание звуку открывающейся двери

ДВОРОВАЯ ДАЛЬНОБОЙНАЯ
В. Диброву

На отрезке Минск-Борисов, возле поворота,
Одинокий дом стоит — слушай, коль охота:
Есть традиция одна у шестой колонны:
Проезжаешь этот дом — давишь на клаксоны.
Костю Брест подзадержал — трасса никакая,
Парень жал педали в пол, газовал, икая,
Потому что он спешил к Леночке в объятья,
С Дюссельдорфа вез он ей свадебное платье.
Дело трудное — везти груженую фуру,
Его «чайник» обогнал и подрезал сдуру.
В той «шестерке» мог сидеть дед, а может дева,
Костя дал по тормозам, а ведь знал, что делал!
Одинокий дом в ночи возле переезда,
По сугробам алый след тянется к подъезду,
Он стонал и двери скреб из последней силы,
Представляешь, ни одна падла не открыла.
На втором и третьем пьют — ничего не слышат,
На четвертом — у «глазков» — притаились, дышат,
А на первом этаже музыка играет,
Между первым и вторым Костя помирает.
Чтобы людям не забыть совести законы,
На КАМАЗах ставим мы мощные клаксоны.
Проезжая этот дом, сигналим понемножку,
Днем и ночью помнить им ковровую дорожку!
1998

КАЗАЧЬЯ НАРОДНАЯ

Что ли я, да эх, да что ли я,
Да эх, да что ли я и вправду не казак?!
В поле я, да эх, да в поле я,
Да что ли в поле не найду какой кизяк?!
Что ли я, да на приволье я,
Да из какого-никакого кизяка,
Что ли я, да в русском поле я,
Да не слеплю себе другого казака!
1985

ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

Цыганского романса слышу звуки —
Теперь мне не укрыться от тоски.
Я снова золочу цыганкам руки,
А время серебрит мои виски.
Спляши, цыганка! Вновь припомню я,
Подняв на счастье ваш тяжелый кубок,
Как прогорела молодость моя
Под занавесом падающих юбок.
Припомню я, как пел и как плясал,
И как со стройной девичьей фигуры
Я распускал тугие пояса.
Словно рулон цветной мануфактуры.
Спляши! Я дам кольцо за красоту,
За то, что я когда-то был моложе,
Хотя б за то, что на цыганку ту
Ты ни лицом, ни станом не похожа.
За то что так мучительно близка,
Готовая опять в меня свалиться,
Такая беспросветная тоска,
Что сквозь нее и плачем не пробиться.
1978

АФГАНСКИЙ НАРОДНО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ГИМН

Жила кобыла,
Жила кобыла,
Жила кобыла —
Такие дела!
Эта кобыла
Часто любила,
Много лошадок
Она родила.
Эта кобыла
Честно служила,
Честно служила —
Такие дела!
И командира
Смело носила,
Нежно любила
Свои удила!
Только в Кабуле,
В нашем Кабуле,
В вашем Кабуле
Такие дела!
Жужжают пули,
Жужжают пули,
Жужжают пули,
Сирена выла,
Алла!
В дальнем ауле,
В дальнем ауле,
В дальнем ауле —
Такие дела!
Наши продули,
Ваши продули,
Наши продули —
Душмена взяла —
Алла!
Душмена с тыла
Всех перебила,
Все-все убиты —
Такие дела!
Только кобыла
Била копытом,
Била копытом
И кусала!
Алла!
Как стала пленной,
Очень мгновенно,
Очень мгновенно
Она умерла.
В нашем музее
Славы военном
На видном месте
Ее чучела,
Алла!
1984

ВСТРЕЧА

Оказались за одним столом.
Я сначала думал — обознался.
Боже, неужели это он?
Тот, при ком я и дышать боялся?
Он жует и все глядит куда-то
Неподвижным взглядом мертвеца,
Ощущеньем спущенного ската
Так и веет от его лица.
Ничего от давней той поры
Не осталось в этом человеке.
Разве только — этот взгляд с горы,
Эти приспущенные веки.
1982

* * *
Мне Родина всегда казалась ямой,
В которой бродит одинокий бык
Россию я не называю мамой —
Я с детства знаю, что она мужик.
1977

ДЕЗЕРТИР

Мы повстречали его вечером возле реки,
Он не пытался бежать — мы бы достали его,
Он как-то сразу обмяк и положил автомат.
Я в документы взглянул — ясно, что он убежал.
Мы повернули назад — нужно успеть дотемна;
Он все просил не держать дуло за самой спиной:
"Можешь случайно нажать" — ясно, что он убежал.
В штабе он молча сидел, в руки уткнувши лицо,
Я все кричал: "Почему?", в дело я что-то писал.
Он не сказал ничего — ясно, что он убежал.
Только под самый конец он так устало сказал
"Мальчик, ну что ты кричишь, мальчик, тебе не понять —
Нет у меня ничего — нечего мне защищать.
1981

* * *
Нам идти уже совсем немного,
Летний день — веселый балабол!
;;Он устало смотрит за дорогой,
;;Языком катая валидол.
Мы глядим на облака и солнце,
Зная, что в последний раз живем,
;;А она навстречу нам несется,
;;И водитель умер за рулем.
1980

* * *
Давно мы первые шаги
Прошли с тобой на этом свете.
Мы думали, что мы враги,
А оказалось — просто дети.
Давай присядем и решим,
В чем мы правы и в чем грешим.
Нельзя расстаться нам врагами
Перед последними шагами.
1982

* * *
Ты на меня шла, как на дзот —
Без жестов и вопросов,
И грудью мне закрыла рот,
Как Александр Матросов.
Что б этот мир не смог пропасть
От злых стихов моих,
Ты сиськой мне заткнула пасть,
И, счастлив, я притих.
1989

* * *
Девка мало весит,
Чем ужасно бесит —
Хочется к груди прижать
И на задницу нажать.
1996

ПОРТРЕТ

Я — девчонка слабая,
потому как баба я.
Но зато уж баба я
Далеко не слабая:
сяду я в своем углу
на иглу.
И сижу в своем угле
на игле.
1985

АГАМЕМНОН — АХИЛЛУ

Слушай, старик, да не брал я твою Бриссеиду,
Город не взят, и до женщин ли мне, предводителю ратей?
Вряд ли богиня воспеть пожелает твой гнев и обиду,
Ибо обиды твоей я не видывал придурковатей.
То, что отнять захочу, защищать-то без толку,
А не беру, так на кой тогда черт тебе бегать?
Благо Афина пока еще держит за холку,
Ну, как отпустит? И что мне тогда с тобой делать?
Тот, кто над жизнью не чувствует скрежет скрижалей,
Тот беззащитней в ней. нежели здесь, на бумаге.
Нет, окунув, тебя все-таки передержали,
Некой болезни кессонной добавив к броне и отваге.
Что ты, как тот сикофант, кагебистишь за мною?
Ясно же — целят в меня и всегда попадают… в реестры.
И без тебя мне довольно забот за стеной крепостною,
Дома ж хватает гадюки моей — Клитемнестры
1989

* * *
Ко мне заезжал то с женой, то с подругой,
Чтоб выпить слегка и слегка поболтать,
Читала подруга в качалке упругой,
Стелила жена гостевую кровать.
Как это умел он в себе совмещать,
И как он живет внутри этого круга,
Я так и не смог разглядеть и понять,
К нему наезжая с женой и подругой.
1984

* * *
В Саргассовом море, в заливе Креста,
Встречалась сардина с сардиной.
И раз в холодину к сардине пристал
Сардин под огромною льдиной.
Недолго в ночи целовались они
В суровом Саргассовом море —
Рыбацкий баркас, потушивший огни,
Сетями их выловил вскоре
И их заковали в проклятую жесть,
Разрезав их на половинки.
Но ужас! У нашей сардины уже
Под сердцем стучала сардинка
И в час, когда мы собрались у стола,
Случилось такое! — Она родила
Я банку открыл и увидел, что в ней
Спрессована в соке томатном
Живая сардинка Бенгальских морей,
И стало мне вдруг неприятно.
Я бросил сардину в граненый стакан —
Я ей умереть не позволю!
Помчался на поезде в Узбекистан,
Поближе к Саргассову морю.
И бросил сардину в морскую волну,
В тугую волну штормовую,
И счастлив был тем, что я спас хоть одну
Невинную душу живую.
1984

* * *
Я ничего не хочу.
Я ни о чем не жалею.
Я, как ракета, лечу
И задним концом пламенею.
1995

* * *
То ли пепсикола перепилась,
То ли кокакола перестоялась,
То ли времен непорочная связь
Вся зафакъюкалась и разорвалась.
В поле ни зяблика, ни ветерка —
Хлопает деточка веками Вия:
— Как называется эта река?
— Вялотекущая шизофрения.
1992

* * *
Мой старший брат Владимир Сологуб,
Сегодня я тебя припомнил снова,
Моя печаль, надежда и основа,
Дымящийся кроваво-красный куб.
Ты понял, что наш самый младший брат
Мне образ совести в подсказку дал, и сразу
Проснулся дух и засыпает разум,
И оживает город Петроград.
Да, именно на Невском, на ветру
Мы приняли последние уроки.
Там назначались юноши в пророки.
О, слезы-сроки — я их не сотру,
О, где найти хрустальный ледоруб,
Чтоб вырубить из льда времен и горя
Тебя, мой брат, Владимир Сологуб,
Замерзший в нижневартовском фольклоре.
1986

* * *
Он слово позабыл, что он хотел сказать.
И я своей никак не вспомню фразы,
Сидим, молчим. Глядишь — ни дать, ни взять:
На дне морском присели водолазы.
1989

МЫСЛИТЕЛЮ
(В соавторстве с С. Дмитровским)

Науки кит, даос, колосс столетий,
куст роз косноязычных под твой бюст —
пусть прорастет сквозь лихо лихолетий
подарок мой.
;;;;;;;;;;;;; Роден Дендрон Огюст
P. S.
Столетней завистью зависим,
что мне — творцу — гранита грань,
;;;;;;;;;;;;;;;;;металлозвон?
Я усадил тебя сюда, чтоб ты домыслил
что я не смог.
;;;;;;;;;;;;; Огюст Роден Дендрон
1987

* * *
У земли, наверно, нету рук,
Нету их и не было с рожденья.
Потому Земля все время круг
Делает во время продвиженья.
У земли, наверно, нету ног,
Нет грудей и не было ни разу,
Я, наверно, к ней излишне строг,
Но ведь я люблю ее, заразу.
1987

* * *
Я обращаюсь к алкоголикам:
Не нужно ожидать мессию!
Объединенье Джима с Толиком
Спасет уставшую Россию.
1990

* * *
обнял
прижался
упал
отжался
1994

* * *
За малиновым кустом
Бродит девушка с глистом —
Выбросить куда не знает,
Спрятать под каким листом.
А над Клязьмою-рекой
Ходит парень никакой,
Ищет девушку — пропала —
Сзади спрятанной рукой.
А над ними Бог летит,
Он семью создать желает,
А по сути — он не знает,
Что он, собственно, хотит.
1997

* * *
Чтобы курочку убить,
надо топором владеть.
Чтобы топором владеть,
нужно родину любить.
Чтобы родину любить,
надо брюки расстегнуть.
Чтобы брюки расстегнуть,
нужно в туалет хотеть.
Чтобы в туалет хотеть,
надо очень много жрать.
Чтобы очень много жрать,
нужно курочку убить.
1986

* * *
Я не стал жевать желе —
Я желе жалел.
Я послал желе Леже,
Чтоб Леже жирел.
А Леже желе погладил
По поверхности по гладкой,
А потом в него нагадил
По потребности по гадкой.
1984

* * *
И вот этим "чудакам"
Подарили "Бетакам",
А они весь день снимали,
Как «смеется» таракан.
1995

ИЗ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ

Домой возвратился —
Гулять без ножа выхожу.
1991

ПОДРАЖАНИЕ КАТУЛЛУ

От эскимо постоянно хватаю простуду.
Странная вещь происходит:
;;;;;;;;;;;;;ненавижу его и… лижу.
1990

ПОЭТУ, ЖАЛУЮЩЕМУСЯ НА ОТСУТСТВИЕ ЖЕНЩИН

Мой хороший, плюнь на все и пой!
И тогда, уверен я, в итоге
Ляжет этот мир перед тобой,
Улыбнется и раздвинет ноги.
1983

ГУБЕРМАНУ, СОБИРАЮЩЕМУ КНИГУ ЭПИТАФИЙ

Зачем гуляет Губерман
Среди крестов и фотографий?
Чтоб возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпитафий.
1996

ИЗ ТАНАИССКИХ СТИХОВ

* * *
Венок из бессмертников сняв со своей головы бестолковой,
Я возложил на главу танаисской каменной бабы.
Осенью поздней, пройдя мимо бабы, увидел:
Выцвел венок, пролежав под дождями и солнцем,
Были цветы так бледны, как бумага венков похоронных,
Только лишь запах! — крутой, олимпийский, бессмертный —
В ноздри ужалил меня сосновой иглой раздвоенной
1982

* * *
Нелепое созданье — богомол:
Словно кузнечик гусенице в пасть
Засунул голову, а на хвосте его
От винограда косточка прилипла.
Он молится, но вряд ли знает он,
Что молится, а если знает, то
Не знает он, что нет уже богов.
А если знает, то еще, быть может,
Надеется, что некий бог лугов,
Какая-нибудь там лимониада
Жива осталась и еще поможет
Вновь разделить нелепое созданье
На кузнеца,
;;;;;;на гусеницу
И виноградную косточку.
1982

* * *
Корова стоит над раскопом и «му-у» говорит,
Глубокий колодец в раскопе «му-у» отвечает корове,
Собака сидит на цепи и «гав» говорит о корове,
Глубокий колодец в раскопе «гав» повторяет.
Зудит над раскопом комар, словно зуб заболевший,
И стоном тончайшим наполнен глубокий колодец.
И ночью паук заплетает его горловину,
И утром течет белена в это черное ухо,
Туда, где в оброненной амфоре из Гераклеи
Живет ожиданьем печальная девушка Эхо
С бессмертной надеждой, с любовию неразделенной…
Корова стоит над раскопом и «му-у» говорит,
Эхо из амфоры «му-у» отвечает корове.
1982

* * *
В осеннее утро нырну, как в холодную воду,
И буду глядеть, поднимаясь на гребень волны:
Багряным потоком, нащупавшим брешь на свободу,
Течет виноград через край танаисской стены.
Я сделаю шаг и, как будто наткнувшись на камень,
На воздух наткнусь, что, как льдинка, хрупок и чист.
У рва городского я трогаю воздух руками,
Который застывшей слезою накрыл Танаис.
1984

ПЕРЕД ДОЖДЕМ

Не чувство, нет, только зачаток,
Как дождь, что еще назревал..
Я чистил молочный початок,
Как будто перчатку срывал,
И ей протянул. И с шуршаньем
Обрушился первый раскат.
Я знал уже — мы совершаем
Какой-то старинный обряд.
Я думал: "Неужто? За что мне
Опять это поле и свет?"
Смеялась: "Я это запомню:
Кормил кукурузой поэт".
Запомнишь? Ну что же, запомни,
Запомни, попробуй забудь!
И снова не верил: "За что мне?"
И первые капли на грудь.
1983

* * *
Рука, что касалась распластанной глины,
Казалась протяжным струящимся чудом,
И глина вилась золотым серпантином
И вдруг поднималась старинным сосудом.
Канфар восходил, вырастал, и над кругом
Взлетали, как взмах дирижера и мага,
Две плотно сведенных ладони испуга.
Меж ними вилась истонченная влага.
И как мое сердце сейчас замирает,
И как замирало светило на склоне —
Канфар замирает. И вот уже тонут
И тают в тазу две кирпичных ладони.
1985

ИЗ ЦИКЛА "В ЗАЛАХ МУЗЕЯ"

1.
Здесь семь столетий волна омывала высокие стены.
В детях здесь эллинов кровь перемешана с варварской кровью.
Путник, о чем размышляешь, свой эллинский локон поправив,
Глядя со скифским прищуром на древние камни развалин?
2. Некрополь
Как обстоятельно древние в путь провожали последний!
Кони в могиле, еда, украшенья, рабы и оружье…
Вновь о бессмертье души нить доказательств Платона.
Жадно слежу, но, увы! Доказательства эти наивны.
1984

КОСТЮМЫ

1.
Римский сенатор заезжий, одетый в тунику и тогу,
Мерзнущий греческий воин, одетый в хитон и гиматий,
С завистью смотрят на варваров в шапках и кожаных куртках,
Теплых штанах и сапожках, удобных для Скифии мрачной.
2.
Модница утром надела хитон. Привезен из Коринфа.
Пеплос, к ногам ниспадавший широкими волнами складок,
Диплосом плечи укутала, косы покрыла вуалью,
Но и штаны надевает, Скифии климат ругая.
1984

* * *
Неужели надеешься что-то в себе изменить?
Неужели не видишь, что ты ничего не умеешь?
Ты не можешь ни сесть за комбайн и ни встать за станок,
ну, а если и встанешь, то сколько ты выдержишь? месяц?
Только месяц, который забудешь потом навсегда?
Неужели надеешься как-то еще увильнуть?
Да, конечно, легко затеряться среди миллионов,
но ведь ты ничего не умеешь, и этого ты не сумеешь.
Я прошу об одном: ты прислушайся и оглянись,
мне не нужно ответов, ты выслушай только вопросы:
Ты не пишешь уже о пожарах, смертях и крушеньях,
потому что назавтра… ведь правда? Пылает и гибнет?
Ты скрываешь, что слеп, и все годы живешь лишь наощупь?
И ее ты не продал, не отдал, и не потерял
(вдох), а просто не видел давно, и не знаешь, куда она делась,
ты ведь пуст как… ведь верно? В тебе уже долго не ты?
А теперь — только быстро — обычное:
возраст?
;;;; число?
;;;;;;;;день недели?
К твоим женщинам приглядываются цари,
а друзья не доверяют тайн?
1985

ИЗАБЕЛЛА

Я вспомнил сирени тяжелые кисти,
Когда у беседки привстал на носки
И к грозди тянулся сквозь влажные листья
(Мне в мае казалось — еще потянись я
Душою к тебе — мы бы стали близки).
Но с ягод тончайшую пыль отирая,
Лишь воздух в щепотку ловил (а в ушах
Хрустели сирени минувшего мая,
Когда я упругие ветви ломая,
Решился пойти на решительный шаг).
Я встал на перила (я встал на колени),
Средь прутьев беседки (средь сосен и скал),
Как звездочку счастья в букете сирени,
Я лучшую ягоду в грозди искал.
И терпкого сгустка осеннего гула,
Чей свет ненавязчив, а сумрак палящ,
Коснулся рукою
;;;;;;; (Она ускользнула,
Оставив в руке свой сиреневый плащ).
1984

АНДРОМАХА

Для какой-то статьи, для примера
Перелистываю Гомера.
Вот в глазах копьеносца Приама,
Безнадежно покорных судьбе,
Отражается шествие к храму,
Но богиня не внемлет мольбе
Вот Парис все решиться не может
Вслед за Гектором выйти к врагам,
Он все ладит и ладит поножи
К так заметно дрожащим ногам.
Вот прощаться идет Андромаха,
Слезы страха стирая с лица,
А ребенок пугается взмаха
Пышной гривы на шлеме отца.
И супругов смутил этот звонкий
Детский плач, и среди беготни
От нелепости страха ребенка,
Поглядев друг на друга, они
Улыбнулись. И боль этой пытки
Просочилась из небытия…
Испугавшийся этой улыбки,
Как ребенок, расплакался я.
Не людское мы племя, а волчье,
Сколько ж можно — война да война?
На куски, на обрубки и в клочья
Страны, судьбы, стихи, времена!
Андромаха! Тебе еще биться
Белой птицей на гребне стены,
И тебе будет вторить зегзица
Сквозь столетия крови и тьмы!
Андромаха! Твой стон еще длится!
Он идет от страны до страны,
Вдоль плетней — от станицы к станице,
По полям — от войны до войны.
Илион разгромили, а толку?
Только горе, куда ни взгляни.
И, поставив Гомера на полку,
Я снимаю "Работы и дни".
1982

* * *
… И обходя свой дом со всех сторон,
промахиваясь, руки разбивая,
он плакал, в ставни гвозди загоняя
так быстро, как во время…
он потом
подумал, как похоже, как похоже;
взял две доски и к двери подошел,
остановился — так нехорошо,
нет, так он не решился подытожить.
Он суетился, ничего не видел —
Она стояла, он ей говорил,
подай мне, принеси — она стояла,
потом пошла, ладонью прикрывая рот;
и он пошел,
и чемодан понес, и если бы не кот,
орущий в чемодане (кот вернулся
и жил один здесь), он бы обернулся.
А так он говорил коту: не ной,
сейчас придем, и примерял иной
путь, на котором он давать
не сможет ни на миг себе покою,
чтоб ничего не помнить и не знать,
без сил под утро падая в кровать
и быстро засыпая,
;;;;;;;;;как землею.
1987

ПИСЬМО МАРИНЕ ПАЛЕЙ

А я был в Крыму. Танаис потихоньку затих 
— я был там с актрисой в последнее из 
воскресений: зовут Маргарита (фамилия 
комкает стих), ну эта, что в «Зеркале» или 
в "Собаке на сене". Раскопки и степь 
поменялись нарядом своим: степь желтая 
с красным, а камни вовсю зеленеют, полно 
запоздалых гостей, тут сентябрь, а им как 
будто начхать — пьют чаи, загорают, балдеют. 
Последние дни! Каждый хочет урвать хоть 
чуть-чуть, как будто зимой не налюбятся, 
не насмеются. Все женщины в просьбах, в 
глазах откровенная жуть — за них я спокоен: 
они хоть добьют, но добьются. А я распеваю: 
увольте, увольте меня. Я все это помню! 
И еду к себе в мастерскую, подруга в Москве 
на гастролях, а я у огня сижу целый день 
в одиночестве и сочиняю. Вот вызов пришел 
— друг опять приглашает в Берлин — поеду 
зимою, а если Ростов не отпустит, то я не 
печалюсь особенно, Хоннекер с ним, — опять 
эмигрирую в Рим — там Вергилий, Саллюстий. 
Ну, что еще можно… у наших с тобою друзей 
пока все в порядке — решают стрекозьи проблемы. 
Обком с перепугу вернул самолеты в музей, ко 
мне же вернулись обычные мысли и темы. С утра — 
холодина, не выкупаться, не постирать, а днем 
в каждой щели торчит запах прели и гнили, 
дожди зачастили, и время уже разбирать тот 
домик, который весной для тебя сколотили.
1986

ПАВИАНУ БЕСХВОСТОМУ
М. Кулаковой

Люди плачут, а боги смеются.
Завывает высокий тростник.
Мимо носа проносятся блюдца —
У обочины новый пикник.
И блаженны, проросшие в мир
В те минуты, когда у дороги
Омываются ноги, и боги
Погружаются медленно в пир.
Но, позволь, собеседник ли ты
Или все-таки зрелища зритель?
Утеплитель ты или обитель?
Опылитель ты или цветы?
Значит, вновь аргумент ощипать,
Теплой курицей бить по мордасам…
И тростник, не желающий мяса,
Надрывается плесенью стать.
Но положен предел саранче,
И солярис толпы подубоен,
В этом гаечном горнем ключе
Мы зажаты, как нолик с резьбою.
И не пробуй в иной пантеон,
Не ныряй в куропатку, как в детство,
Там из цели становятся средством,
Там в собаках почил Актеон.
Разве выход — безгрешный штатив?
В колоске коллапсировать ломком?
И не страшно ли, мышь придушив,
С ней играться безмозглым котенком?
Есть прорехи в планиде греха,
И сквозь них прорывается хохот.
Мы нечайны, как кровь или похоть,
Или точка в средине стиха.
1990

* * *
С. И.

Она звонила и сейчас придет.
Мы виделись в одном из сновидений,
я спал… Да, я рассказывал, когда
ты выходил с четвертою когортой,
она стояла впереди других
в сирийском пеплосе
и вдруг, тебя заметив,
пошла вперед, и, что-то говоря,
тебе совала сверток или может
платок какой. Ты руку отстранял
и шприц не брал, но все же взял, засунул
в карман нагрудный, застегнул его
на пуговицу медную с звездой
и обернулся даже, а потом
ты с шагу сбился, видно, потому
еще раз улыбнулся. Напрягись,
ты должен это вспомнить. Постучали?
Сейчас открою.
… ну, открой глаза…
декабрь 1989

* * *
Что мне сказать поколению,
;;;;попавшему в некий компьютерный
;;;;;;;;;;;;;; и акустический плен?
Что мне сказать поколению,
;;;;которое уже никогда без запинки
;;;;;;;; не сможет прочесть слово "челн"?
Что мне сказать поколению,
;;;;для которого в слове "Рэмбо"—
;;;;;;;;;;;;;;только одно ударение?
Что мне сказать поколению,
;;;;не знающему ни одного
;;;;;;;;;;;;;;моего стихотворения?!
1989

ЗОЛОТУ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ — 
МОИМ ВЛАДИМИРСКИМ НИМФАМ С ЛЮБОВЬЮ

Кто стрекочет перед дверью?
Что за позабытый звон?
Неужели? Я не верю!
Полноте, да это сон!
Это весточка живая
Из другого бытия,
Где, меня не узнавая,
Мечется душа моя.
Повод самых сладких пыток,
Плод палаточной мечты,
Пряный травяной напиток,
Сверхизбыток красоты.
Словно солнце на алмазах,
Этот позабытый миф —
Лето горлиц кареглазых —
Нимф владимирских моих.
Не отдавший предпочтенья
И любивший сразу всех,
Я как высшее ученье
Заучил ваш детский смех.
Ваши дружбы и любови,
Каждый жест и каждый взгляд.
Там, где капли нашей крови
До сих пор еще звенят,
Где от вас уже далече
До сих пор живете вы:
Звезды, расставанья, встречи,
Слезы, волосы и плечи,
Всплески. Шорохи травы.
1988

* * *
В лед вмерзший камыш шелестит и звенит от поземки,
И там, где он вышел дугой к середине протоки,
Я осенью часто казанку привязывал к тонким
Ветвям ивняка, накрывающим омут глубокий.
Возможно ль русалке, чья лепка еще так непрочна,
Чья жизнь, словно мысль, быстротечна, а тело прозрачно,
Здесь выжить и жить, в этой затхлой воде непроточной,
У этой земли, так подолгу холодной и мрачной?
Я помню поклевки, уловы, но также движенье
Воды под рукой, этот взгляд, этот смех беспричинный,
И в памяти образы жизни и воображенья
Настолько смешались, что вряд ли уже различимы
Магнитные линии тела я вижу доныне,
Я помню, как пела, и то, как манила, кивала,
Но я-то ведь знал — ее не было здесь и в помине,
Когда, оттолкнувшись от лодки, она за камыш уплывала
1985

http://www.stihi.ru/2011/07/21/5769