За старою стеной, где так печаль легка,
Под каменной плитой, в ограде монастырской
Спит странный офицер гусарского полка,
Философ и поэт, и ротмистр ахтырский.

Текла река времен и вырубался лес,
Чтоб парусами стать или макулатурой.
Он в Риме был бы — Брут, в Афинах — Периклес,
Но в наш двадцатый век он вычеркнут цензурой.

Бумага терпит все: насмешку и мечту,
Остроты дураков или сонет Шекспира,
Доносы подлецов, хвалу и клевету,
Бумажных голубей или отказ ОВИРа.

Поэтов можно бить "приказною строкой",
Сослать или изгнать — все могут злые души.
Но разве можно жить, на все махнув рукой,
И Родину любить, закрыв глаза и уши?

Ах, Ваше благородие, ты позабыт страной;
Ты так ее любил, что и царям не снится...
В Донском монастыре, над каменной плитой
Осенний лист кружит и иней серебрится...