Спит, умаявшись в дневной кутерьме,
Город Питер под двуглавым орлом,
Лишь на улице Шпалерной, в тюрьме,
Нависает чья-то плешь над столом.
По-над плешью - бледным нимбом горит
Абажура травяной окаём,
За столом - товарищ Ленин творит,
Сублимирует либидо своё.
Пишет Наденьке на волю пострел:
"Всем товарищам прошу передать -
- Жопой чувствую, что кризис назрел.
Век свободы, коли вру, не видать!
Я слыхал - товарищ Сталин стал груб,
Говорит - когда придёт мне конец,
Он отдаст таксидермисту мой труп,
Сделать чучело прикажет. Подлец.
Троцкий ловок, да и Мартов не прост.
Весь ЦК, Надюша, надо менять!
Всё равно - национальный вопрос
Черножопым и жидам - не понять.
Мой тюремщик весь от пьянства опух
(Ненавижу их, позорных волков!),
Николай Второй - ужасный лопух -
- Разрешил в тюрьме давать молоко.
Так что, Надя, может статься, что мне
И удастся доказать, наконец,
Что в одной отдельно взятой стране
Можно сделать офигительный бэмц!"
...Так сидит он, и творит, и творит, -
- Ой, ребята, мы попали в беду!
Всей России пожевать предстоит
Сублимированную лебеду...
...И когда зальёт дерьмом Мавзолей
Из прорвавшейся клоаки Кремля,
Скажет Некто: "По мощам и елей!"
И, конечно, будет прав. На хуй. Бля.

1990