Закинул я ноги на красный буфет,
Чтоб дать отдохнуть от дороги ногам.
Вот он вошел, сказал мне: - "Привет!",
И бросил на стол голубой наган.
Затем он мельницу взял для кофе,
Смолол его, выпил четыре стакана,
Пятый пролил на желтую кофту
И прошептал: - Пока еще рано".
И нервно ходить по комнате стал,
Сказал, что вокруг все слепы и глухи.
И на голубую глядя сталь,
Стал  экспромтом читать мне стихи
О том, как я ноги кладу на буфет,
Чтоб дать отдохнуть от дороги ногам,
Входит он, говорит мне: - "Привет",
И только для рифмы приносит наган.
Затем он шепчет, срываясь на крик: -
"Зачем так много вокруг дураков?
Пляшут как клоуны прыг да Брик
Они не простят мне моих стихов".
Вот он в окно - тут какой этаж?
Пустыми карманами спарашютить?
Я улыбаюсь - опять эпатаж
Дядя-поэт неудачно шутит.
И он улыбается с дрожью в губе: -
"Я поучиться хочу перед раем.
Вот бы сейчас поиграть на трубе,
Жаль, что на мне как на флейте играют.
Вот Вы пришли ко мне из времен,
В которых меня хотели бы видеть.
Но я, к сожалению, обременен
Ношей любить и ненавидеть".
Я все не двигался,
Чтоб дать ногам отдохнуть
От дороги в прошлое это.
Он подошел, схватил наган
И выбежал без "прощай" и привета.
Я бросился вслед,
Но пропал и след.
Расспрашивал я по дороге многих: -
    "Не замечали?
             Высокий?
                 Брюнет?"
Нет.
     Нет.
          Он был чересчур длинноногим.