Ювенильный романс

Андрей Анпилов

Может быть, в будущей литературной энциклопедии "заозерной школе» будет посвящена одна строчка. Что-нибудь вроде:
"...а также поэты легендарной "заозерной школы" - И.Бондаревский, Г.Жуков и В.Калашников /см. Игорь, Геннадий, Виталий/...»
Скорее всего - и больше.
Но она, эта строчка, уже вписана в историю литературы. Миф сложился, книги уже стоят на полке памяти - а в центре ли, с краю - не так важно.

Настоящим поэтам, похоже, все идет впрок. И покой, и гонения, и слава, и официальное замалчивание. Ребят же, в сущности, в начале 80-х стараниями ГБ выдавили из Ростова, фактически сослали от греха подальше. Но в ответ - ни жалоб, ни ропота. Все, что ни есть - во благо поэтической биографии. «Здесь, под спокойным небом Танаиса, Я перестал жить чувством и моментом...»

Здесь, под античным небом Танаиса,
Зимой гостили у меня Гораций,
Гомер, Овидий, Геродот, а летом
Родные и приятели: актрисы,
Писатели каких-то диссертаций,
Изгнанники, скитальцы и поэты...

Оказалось, что поэт живет не столько в южной российской провинции, сколько на крайнем севере античной ойкумены. Хранитель, носитель мировой цивилизации, зимующий среди скифов и сарматов. Отсюда взгляду открывается широкий горизонт, мысли откликается дальнее эхо. Игра? Не без того. Но ведь небеспочвенная и талантливая.

Смотри-ка, Геннадий, как все вдруг сложилось удачно?
Ни войн, ни репрессий, и дельта настолько тиха,
Что дух - этот баловень женский, затворник чердачный,
Никто не тревожит на лоне любви и стиха...

Реализован также и сюжет собственно "озерной-заозерной школы". Та же совместная жизнь на лоне природа, понимание литературы как высокого, естественного, овеянного дружбой и теплом очага, занятия. Прочь от города, урбанизма, политики, от пошлой злобы дня и казенщины,
В Москве и Питере ничего подобного, кстати, не было и быть не могло. Климат суров.

Из всех "заозерщиков» Калашников более всех походил на романтического поэта. Компания, вообще-то, вся подобралась колоритнейшая. Бондаревский - нечто среднее между рыцарем печального образа и вороном-стервятником. Жуков - Калин-царь с гитарой наперевес вместо кривой шашки, одновременно забубённый и хитроватый.
А Калашников - как на картинке. Всегда восторженная речь, кудри до плеч... Юный, вечно на бегу, всегда от чего-то веселый и чем-то вдохновленный, интеллектуально подвижный. Влюбленный как Арамис и самоуверенный как д,Артаньян. Глядеть было противно - такой он, казалось, любимчик, везунчик и счастливчик. Хотя никаких причин для бодрости, вроде, не имелось - ребята существовали социально даже более эфемерно, чем ваша московская братия. А поэту - все в радость. Вообще все.

...Но мы - оптимисты - из мрачных предчувствий
Пока ни одно еще не обмануло...
.....................................................
...Там пусто так. что шелест фальши
И тот немного веселит...


...Лет пятнадцать назад случайно встречаю Виталия на улице. Бежит, сияет.
- А у меня подборку сняли в "Новом мире"!
- Это ты этим так доволен?
- Но если б ты знал, кому я место уступил!
- ... ?
- Нет, не скажу, чтоб не сглазить...
...Через какое-то время открываю журнал – первая "перестроечная" публикация И.Бродского в Советском Союзе /"Новый Жюль Верн" и т.д./.

Однако все же странно, что Калашников в свое время не стал, или не захотел стать подающим надежды советским поэтом. При его счастливом даре обращать внимание на утешительные стороны реальности /или лирически интерпретировать безутешное/, "молодежности", проникновенности и светлой печали - нетрудно было вписаться в формат "Юности" или "Молодой гвардии". Да и антисоветизм-то его был какой-то... каламбурно-несерьезный, почти детский:

...Когда певец выходит из народа.
Народ вздыхает с облегченьем...
.....................................................
Мне видится чудесная картина:
Идет страна несметною толпой,
И на знаменах - профиль Буратино,
А в уголочке - ключик золотой...

Не вписался, не захотел...
Да и потом - много еще куда не вписался. Ни в одно модное поэтическое течение - ни в московский метаметафоризм, концептуализм, иронизм, ни в питерский неоклассицизм, ни в провинциальное почвенничество /последнее, конечно, не модно - но всегда надежно/. Слишком живой - для игры в бисер, чересчур прямодушный и искренний — для соцарта и стеба, обремененный культурой - для наива — Виталий занял единственную в своем роде нишу - певца-созерцателя, "останавливателя счастливых мгновений".

Поэтика Калашникова - нейтральна, консервативна. Стих - полный благозвучных аллитераций, вокальный, напевный, чаще всего с женскими рифмами. Чувства - изящны и элегичны, идеи - возвышенны, словарь - чуть стилизован. Но при всей традиционности -чувствуется таинственная свобода высказывания, живая современная интонация.
Поэт остро переживает свою связь и оторванность во времени, осмысляет художественную и историческую перспективу.

...И каждый из нас вдруг почувствовал кожей
Старинного быта незримые путы...
...........................................................
Внучка за бабку, а бабка за дедку,
Так и живет круговая порука,
Да ведь иначе не вытянуть репку -
Сын за отца, как и правнук - за внука...
..........................................................
...А у нас на пиру есть такие гости.
Что у нас на земле еще не рождались...

Связывание времен - попытка опереться на что-то устойчивое, постоянное. Стилистически - в том числе.

Лирический герой Калашникова - юноша, почти подросток. Это заметно и по избытку энергии, и по хрупкому, умоляюще-нежному поэтическому голосу, и по сосредоточенности на собственных драгоценных душевных движениях, и по глобальности поставленных вопросов. Что есть главный русский "достоевский" вопрос? "Господа, куда же вы расходитесь? Ведь мы еще не выяснили - есть ли Бог???..»

...Вновь о бессмертье души нить доказательств Платона
Жадно слежу, но, увы! Доказательства эти наивны...
......................................................................
...Душа не поверит в наивные сказки,
Что в детях она повторится и в травах...

Лирический герой словно впервые узнал о существовании старости и смерти. Что же делать, как жить? Причем ответ требуется немедленный. С такой сокрушительной болью мировые проблемы, как личные, переживаются только в ранней юности.

...Она /душа-А.А./ не живет - ожидает расплаты,
И нужно ей не утешенье, а - выход...

Обычный взрослый выход - допустим, в вере, в мужестве, в духовном труде, в стоическом агностицизме. Юность же бунтует, жаждет скорого чуда, волшебного освобождения.

...Сейчас промелькнет? Я сейчас загадаю,
Ведь должен хотя бы однажды успеть я...
Чиркнула? И снова я не успеваю
Сказать это длинное слово бессмертье!
...............................................................
...Что это? Всего только новая прихоть
Глядящей в упор обезумевшей ночи
Иль это душа, отыскавшая выход,
Разгадку сознанью поведать не хочет?."

...Молодость без старости и жизнь без смерти... Боль и беспомощность героя усугублены тем, что все, что не старость и смерть, для него - счастье. Кажется, он по-райски лишен чувства первородного греха. Для него еще как-будто не разделено душевное и духовное. Земля - тепла и прекрасна, жизнь - полна поводов для любви, причин быть счастливым.

...И каждый бессмертник был нежной уликой,
Тебя каждый миг уличающей в счастье...
...................................................................
Мы были во власти того состоянья,
Столь полного светлой и радостной мукой,
Когда даже взгляд отвести - расставанье...

Вообще - "Хижина под камышовой крышей" /откуда большая часть цитат/ крайне важна для понимания поэзии Калашникова. Своего рода "Звездный ужас", но - сплошь лирика. Вот она, полнота бытия - все совпало, все благоприятствует блаженству - природа, родина, любовь, юность. И - разверзаются бездны. Под ногами - археологическая тьма веков. Небеса - вечные звезды смеются над смертными. И - душа, полная неизвестности. Вот-вот, кажется, герой что-то нащупает спасительное в бездне сознания, но...в руках остается только перо жар-птицы /"сиреневый плащ"/. Т.е. - любимая.
К ней же /мимо адреса/ обращены самые заветные человеческие слова:

...Любимая, я умираю.
Приди, спаси и сохрани.

Значит, судьба предлагает или поэт выбирает - не выход, а утешение. Человеческое, "слишком человеческое", которое читателя /да хоть и меня, как ни горько признаться/ сильнее всего и трогает в художестве - чему слабое сердце сочувствует.


Если время нельзя отменить, его возможно хотя бы замедлить, растянуть. Что Виталий с упорством и проделывает едва ли не в каждом стихотворении. Бережно переносит лирическое чувство, как полную чашу, от первой строки до последней. Вслушивается, осязает, вглядывается, припоминает, фиксирует каждый перелив мысли и настроения, в заодно - все, что на глаза попадется.

...Деревья, пауки, стрекозы, змеи.
Кузнечики, собаки, комары.
Жуки, трава... Когда б себе позволил,
То так и продолжал бы без запинки.
Наверно, не назвав и сотой доли
Того, что я увидел вдоль тропинки...

Именно - что позволил, даже вменил в обязанность. А есть у Калашникова совершенно японские акварели, проникнутые тончайшими впечатлениями и эмоциями. Сделанные словно с утраченным секретом - с ювелирной точностью и капризной грацией:

Ветку рукой отводил и наткнулся на почку...
..........................................................
Став на колени, словно пить хотел,
У выхода античной анфилады...
.............................................
В лед вмерзший камыш
шелестит и звенит от поземки...
и т.д.

А "Богомол", «Изабелла"! Медленное, подробное, хищное зрение - а мышление беглое, молниеносное.
Почти замершее время, переполненное биением жизни.

Есть особое, "взрослое" целомудрие лирика - освободить пространство стиха от "я", самораскрыться до полного исчезновения "эго". "Есть искус, и ты его знаешь», "Пир", "Кедр" - спето самозабвенно. В сущности, это новый уровень существования - жертвуя coбой, душа обретает свободу и могущество.
В конце концов, прямое дело поэта - расточение сокровищ, самоотдача. И поэту есть чем осчастливить /взять в соучастники/ современников и потомков.

...Есть пляжи любви,
есть приливы надежды,
созвездия веры...
.........................................

И все, что длится на этом пире,
Словно брачная ночь - в глубине сердца!

Это нам - флейты, дворцы, приливы, им - чуть слышная издалека музыка любви и надежды.
Юная, вопрошающая, расточающая нежность и сердечный огонь поэзия... Может быть, и правда таких поэтов больше не делают? Может, прав Виталий?

Я - последний летающий ящер.
Свистом крыльев будил мезозой...

Верить не хочется. Поэзия жива, пока хоть чем-то отличается от прозы - чем-то таинственным, что древнее древности, юнее юности...


И напоследок:
"...И снова я не успеваю..." Отчего же? Вот же оно, заветное слово - последнее в последней строке.
Стихотворение не без причины записывается в столбик - оно состоит не только из периодов речи - предложений, но и собственно из стихов-строк. Строка — единица смысла. А уж последняя - окончательный итог, то, "на чем сердце успокоится". И он, этот
вывод, "выход" - зачастую опрокидывает, пересиливает прозаическую логику. Грамматическая конструкция говорит "нет" - стих говорит "да".

...Сказать это длинное слово: бессмертье!
..................................................................
...Спокойны, как боги, бессмертны, как дети.
...........................................
...Приди, спаси и сохрани.

Удивительным образом у Виталия все получилось. Не поэт– поэзия сама нашла выход