Галина Аграновская (1999 г.)

АНЧАРОВ Михаил Леонидович (то, что помню о нем)

1953. Старый Новый год в ЦДЛ. За соседним столом семья Сельвинских. Илья Григорьевич с женой и очаровательной дочкой Татой. Привлек мое внимание в этой компании ладно скроенный, широкоплечий брюнет с темными глазами. Обменялись наши столы поздравлениями с Новым годом, а когда пара, Тата и брюнет, пошли танцевать, Илья Григорьевич спросил меня и мужа: "Как вам мой зять?" Толя сказал: "Впечатляет".

Я спросила: "Можно поздравить?", на что Илья Григорьевич ответил: "Посмотрим..." "Чем занимается ваш зять?" - "Художник, как и Тата". Вернулись за стол молодые. Илья Григорьевич познакомил с зятем. "Анчаров" - крепкое рукопожатие, внимательный взгляд, часто моргающие глаза, что-то вроде тика. Не улыбнулся. Показался мне мрачноватым.

Через несколько лет знакомство произошло заново в Малеевке. Нас кто-то представил друг другу, а я напомнила, что мы уже знакомы, и когда именно познакомились, при каких обстоятельствах. На это Анчаров заметил: "А, вот когда! Так я влюблен был. Когда я влюблен, ничего вокруг не замечаю." За ужином в столовой, как и в прошлый раз, мы опять оказались за соседними столами. Анчаров пришел к ужину с молоденькой хорошенькой женщиной. Нам сказали, что это жена Анчарова, Джоя Афиногенова. Помимо супружества, они еще и соавторы, пишут сценарий о Ленине - "Апассионата". Так мы с мужем узнали о другой, помимо художественной, ипостаси Анчарова - сценариста. Эта его профессия сведет нашу семью с ним очень близко и надолго. Малеевка располагала к неформальным отношениям - вечеринки, прогулки, переход с "вы" на "ты". И теперь я уже буду в этих заметках, как и в жизни с этого момента, называть Анчарова - Мишей. На вечерних посиделках - обязательная гитара в руках моего мужа Толи. Гитара плохая, дешевая, а песни замечательные. Стихи, положенные им на музыку, по выражению Слуцкого, штучные: Пастернак, Цветаева, Кедрин, Ахматова, Заболоцкий... И ни разу за весь месяц в Малеевке я не видела, чтобы Миша взял в руки гитару. А слушатель он был замечательный. Сидел напряженно, не опираясь на спинку стула, прикуривая сигарету от сигареты. Его песни и гитара - все это случится позже, потом... И историю его женитьбы на Джое он расскажет потом, когда уже не будет в его жизни Джои, и ее самой не будет в этой жизни навсегда... А после Малеевки, зимой, они бывали у нас дома несколько раз, и мы у них в Лаврушинском один раз. Зашли после Третьяковки, куда водили детей, наших сыновей. Быт их был неустроен. Большая неухоженная квартира, украшением которой служили несколько хороших работ маслом и акварелей, в том числе чудесный портрет Джои. Оказалось - Мишины. На наши комплименты, реплика автора: "Да ладно вам. Видно, что в Третьяковке только в буфете и были". Угощали нас едой из кулинарии. Вышла к столу сестра Джои, неприветливая, Мише говорила колкости. Попрекала, что забыл купить лекарства бабушке. Миша отмалчивался, Джоя сестру не останавливала. Осталось впечатление, что Миша в доме не вполне свой. Мне было его жалко, о чем я и сказала дома Толе. "Джоя тоже не излучает счастье" - заметил мой муж. Отношения наши остановились на приятельских, в дружбу не перешли. Краем услышали, что Джоя ушла от Миши к их общему другу, а Миша ушел в запой. Самое ужасное, что он оставался жить в Лаврушинском, в одной квартире с молодоженами - просто какое-то время ему деваться было некуда. Деньги, заработанные на "Апассионате", были прожиты (хотя, кажется, фильм и премию получил), снять квартиру было не на что. Этот кусок жизни Миши из нашей жизни выпал. Мы не знали, как он и где. Кто-то говорил, что он вроде бы уехал с геологами на дальний север.

Звонок мужу со студии Горького. Просят написать сценарий по его очеркам о молодых ученых. "Незаменимые" - под таким названием вышла у Толи книжка, оформленная художником Сидуром. Толя сначала категорически отказался, у него уже был опыт - два неудачных, по его мнению, фильма. Студия настаивала, и он предложил купить право на экранизацию, говоря, что сценарист из него никудышный. На это редактор студии рекомендовала соавтора, хорошего сценариста. "Нет, и еще раз нет!" - не спросив даже, что это за сценарист. Звонки, меж тем, продолжались. У мужа в это время застопорилась статья, и на очередной звонок он, по его собственным словам, "дал слабину". В назначенный день я открыла дверь и увидела Анчарова с незнакомой дамой. Не успела я подумать, как он некстати, без звонка, да еще и не один, а он представил свою спутницу - она и оказалось редактором студии, а он - тем самым сценаристом. Позже Миша рассказывал, что сам просил работы на студии, приносил наброски сценария, и был отвергнут. Случайно услышал, что ведутся переговоры с Аграновским, настоял на своем участии, но поставил условие - не говорить Толе, что именно он претендует на соавторство. На вопрос, зачем темнил, сказал, что после "Апассионаты" (которая шла по телевидению) мы не позвонили, и он понял, что не понравилось. "Решился на инкогнито. Сам расскажу, что пропадаю от безденежья и уговорю хоть договор заключить, чтобы взять аванс, а там видно будет". Редакторша вскоре ушла, сославшись на занятость. Я занялась обедом, думая про себя, как плохо выглядит Миша, худой, сутулый, бледный. Одет неряшливо, сорочка не первой свежести, брюки мятые. И тут услышала из кабинета гитарный перебор и голос Миши. Вот песня, которую он впервые спел в нашем доме:



Я сказал одному прохожему

С папиросой "Казбек" во рту

На вареник лицом похожего

И с глазами, как злая ртуть.

Я спросил его - на окраине,

Где-то к городу по пути

-"Сердце девичье ждет хозяина,

Как дорогу к нему найти?"

Здесь гитара смолкла, и дальше - речитатив: "Слушай, парень, не приставай к прохожему, а то недолго и за милиционером сбегать". И опять под гитару:



И пошел он походкой гордою

От величья глаза мутны.

Уродись я с такою мордою

Я б надел на нее штаны.

Избалованная песнями и романсами на великолепные стихи, которые пелись в нашем доме, я не услышала, какой слабый стих у этой Мишиной песни. Заворожила мелодия, энергетика голоса, манера петь. Много потом мы слушали Мишу. Мне больше всех его песен нравилась "Губы девочка мажет в первом ряду" и "Песенка про органиста, который в концерте Аллы Соленковой заполнял паузы, пока певица отдыхала". Толя любил балладу о шофере - "МАЗ". На старой картонной коробке с магнитофонной пленкой - надпись Толиной рукой "Мишка, Булат". Это у нас дома единственный раз сошлись и пели Булат, Миша и Толя. Два раза, по просьбе Булата, Миша спел: "Тихо капает вода, кап-кап... Между пальцами года просочились, вот беда, тихо капает вода..." Прослушав в Толином исполнении, Галич восхитился "Песней про психа из больницы имени Ганнушкина, который не отдавал санитарам свою пограничную фуражку" . Вряд ли случайно появилась у Галича песня с таким же длинным названием, "Право на отдых или баллада о том, как я навещал своего старшего брата, находящегося на излечении в психбольнице в Белых столбах". "Монолог шофера" Галича появились позже анчаровского "МАЗа". Есть тому и свидетельство - в самиздатовской книге Галича, подаренной Толе с надписью: "Дорогому любимому Толеньке - учителю от ученика" (Галич считал, что Толя научил его играть на гитаре), стоит дата - Москва, 1964-1966 гг. А Мишины песни мы слышали много раньше. Не сравниваю этих двух, столь разных, авторов, однако совпадение не случайное. Их души болели одинаково, а темы их песен диктовала жизнь.

Позвала мужчин обедать. Как ел Миша! Видно было, что не обедал он давно, по его словам "сто лет". Еда была будничная, гороховый суп с ветчинной рулькой, котлеты, пюре, что-то на третье, кофе. Не вспомнила бы, столько лет спустя, это меню, если бы не звучало и сегодня в ушах раскатистое Мишино: "гор-р-р-оховый, мир-р-ровой супец, мир-р-р-вое пюре..." Ел он быстро, жадно и аккуратно, не оставив ни пятнышка на скатерти. Это я отметила особенно. Боролась я со своими мужчинами, мужем и сыновьями, и не всегда успешно, за опрятность за столом. Перед обедом я предложила выпить, в холодильнике было полбутылки водки, оставшейся после каких-то посиделок у нас. Миша отказался со словами: "Нет, я выхожу из штопора". Так и подтвердился слух, что у него был запой. Мы ничего не спрашивали о Джое. На мое замечание, что он неважно выглядит, здоров ли, он мрачно ответил: "На то есть причина". Пока я варила кофе, сытый и порозовевший Миша вдруг, без всякого повода, заговорил о Джое: "Знаете, как я познакомился с Джоей?". Не стану заковычивать его рассказ, ибо его речь, особенные интонации, паузы, не передать на бумаге. Потому расскажу, как помню. Будучи в браке с Татой, он жил в семье Сельвинских в Лаврушинском переулке. Вышел днем купить папирос. На его глазах упала с велосипеда девушка. Разбила колено. Он взял ее на руки и отнес в поликлинику Литфонда, которая находилась в подвале того же дома в Лаврушинском. Дождался, пока ей окажут помощь, спросил, куда ее отнести - ступить на ногу она не могла. Оказалось, что нести недалеко, жила она в соседнем подъезде. Вот его слова: "Была она легкая, как ребенок". Сбегал в аптеку за анальгином... и никогда уже не вернулся к Тате. Рассказ его, гораздо более подробный, был спокоен, как будто не о себе, только мигание век, чаще обычного, выдавало боль. Закончил он так: "Вот такая сказка". И опять мы не спросили о Джое, о том, где он живет и как. Помолчали, потом Миша попросил книжку "Незаменимые", по которой предполагался сценарий, поблагодарил за обед, распрощался и ушел.

Я сказала мужу: "Вот и получил свой бумеранг Миша обратно, бросил в Тату...". Не дав мне договорить, Толя заметил: "Не стоит этого обсуждать". Хотя больше всего в укладе жизни мой муж и ценил домострой, судить никого не считал возможным и мне не позволял. Вечером Толя сказал мне, что помочь Мише нужно, он даст согласие на студии, может, что-то и получится.

Позвонил Миша уже наутро. Книжку прочитал, кое-что понравилось, название "Незаменимые" никуда не годится, он придумал новое - "НАХАЛ". Вот так и должен называться фильм. Аргумент - в нашей жизни "незаменимые" никогда не пробьются, только нахалы. Толя очень гордился названием своей книжки, с трудом добился в издательстве, чтобы прошло именно такое, как антитеза сталинскому "незаменимых у нас нет". Сухо попрощался с Мишей и сказал - уже мне, положив трубку - что ничего не получится. Шутя, я предположила, что Анчаров может и не знать о постулате вождя. "Шутка неудачная" - сказал Толя. Не прошло и часа, звонок в дверь, на пороге Миша: "Значит так, я пришел спорить, а что рождается в споре, надеюсь, тебе известно". К слову, очень характерное для него начало фразы в разговоре - "значит, так..." и еще - "буду говорить сумбурно..." Во время работы Толя жаловался: "Я не успеваю за его сумбуром". Я предложила начать с завтрака, сомневаясь, что соавтор с утра сыт. Что и подтвердилось - приглашение было принято, а завтрак сметен до крошки. В этот день просидели они до позднего вечера, с перерывом на обед. Слышно было, в основном, напористый голос Миши и редкие спокойные реплики Толи. С того дня "поселился" в нашем доме Анчаров на несколько месяцев, с небольшими перерывами. Процесс работы проходил так: Толя за машинкой, слышен стук под Мишин напористый "сумбур", потом машинка переставала стучать. Начинались дебаты, во время которых Миша вышагивал километры (он вообще редко присаживался), посыпая пеплом ковер. Курил он, в безденежное свое существование, папиросы "Прибой", и только получив аванс за сценарий, перешел на "Беломор". К вечеру уставали и брались по очереди за гитару. Вот тогда, с осени до весны, мы и услышали весь Мишин песенный репертуар. Оценили его неповторимую манеру петь, его стихи и музыку -те компоненты, на которые, однако, невозможно разложить его песни. Мы уже знали и любили Булата. И у него отдельно не получалось услышать стихи и музыку, и у Галича, которого мы услышал позднее. Вот это и стало потом определяться как "авторская песня". В давней и единственной, по-моему, телепередаче с приглашенным Анчаровым, его спросили: "Вы пишете сначала музыку или стихи?". Он ответил: "Я не пишу музыку и не знаю нот. Просто мурлыкаю, какие-то слова ложиться. Я не поэт и не музыкант..." Надо сказать, в той передаче он был нехорош, скован и пел плохо, вернее, не плохо, а что-то потерялось в сравнении с исполнением в домашних стенах. И песни он пел "нейтральные". Мы его поздравили потом, как-никак - дебют на телевидении. По его словам, он себя не видел (передача, естественно, шла в записи). "Мурыжили меня пять часов, кому пою - не вижу. Я человек не публичный, выкинул это хреновое телевидение из головы раз навсегда". Оказалось, много позже, что не навсегда.

С телевидением он связался надолго, вышел длинный телесериал по его сценарию. По-моему, это была первая советская "мыльная опера". Актеры были хороши (Сазонова, Грибов), как и песни некоторые. "Стою на полустаночке" поется и по сю пору. Но скучно все это было до зевоты. Посмотрели мы несколько серий, и бросили. Невольно сравнивая Анчарова и Галича (авторская песня), замечу, что Галич как драматург и сценарист был профессионалом, Анчаров - нет. И Мишина пьеса, на премьеру которой он нас пригласил, по повести "Теория невероятности" - не запомнилась, хотя сама повесть обещала многое. Вторая -"Самшитовый лес" - читалась с трудом. Его творческий потенциал исчерпался песнями и первой повестью. Живопись Миша забросил. Как-то мы были в гостях у художника Николая Андронова. Толя пел свое и несколько песен Анчарова. Хозяин, человек строгий и скупой на похвалу, пришел в восторг от "МАЗа".

Услышав, что автор - Михаил Анчаров, сказал, что они были однокурсниками в Суриковском. "Он был самый талантливый из нас, я удивлялся, что бросил он на середине, исчез..."

Тут вот что я хотела бы заметить. Многое о Мише мы узнавали не от него. Не в наших правилах было спрашивать, захочет, сам расскажет. Он был человеком контактным, с чувством юмора, замечательным рассказчиком о своей жизни на Благуше. И прекрасным слушателем. За то некороткое время в нашем доме, трижды в день мы садились за стол, завтракать, обедать и ужинать. Болтали, "трепались" обо всем. Но случайно - и не от него - узнали, что у него есть отец, брат, дочь. На премьере пьесы он встречал гостей в вестибюле. Рядом с ним стояла молодая женщина. "Познакомьтесь - это моя дочь". Миша очень привязался к нашим сыновьям, был с ними нежен, рисовал им, рассказывал смешные истории, и они любили его. Я как-то подумала - жалко, что у Миши нет детей, он был бы хорошим отцом... Оказалось - он был отцом. И еще одна загадка - как-то в разговоре за столом Толя сказал: "Помнишь, в "Былом и думах" у Герцена замечено..." Миша перебил словами: "Я не читал Герцена. Зато ты не читал японскую поэзию в подлиннике". Немая пауза. Пошутил, что ли... Позже узнали, что он закончил институт военных переводчиков. Знал в совершенстве японский и китайский. Войну провел в Китае и Японии. Я сказала, что он был человеком контактным - но и закрытым тоже... Мне думается, Миша был привязан к нам, к нашей семье, согревался у нашего очага, лишенный своего. Но в душу свою не пускал... Может один раз только, когда рассказал о Джое. И щепетилен был чрезвычайно. На Толино предложение одолжить ему денег (аванс за сценарий еще не получили), отказался со словами: "Я еще с Галкой за харчи не рассчитался..." Как-то попросился принять душ. Я поставила условие - он оставит у нас сорочку и белье, завтра у меня стирка, так что мол, заодно и его обслужу. Поколебавшись, он согласился. Вышел из ванной сияющий, в Толиной рубахе, глаженых брюках (пока мылся, я успела погладить). "Ну и ну" - сказала я - "тебе идет быть чистым, хоть сейчас под венец". Он поцеловал мне руку со словами: "Везет же твоему охламону". И часто потом повторял после еды: "Если бы меня кормили, как этого охламона, я может быть тоже бы стал знаменитым журналистом". После обеда я выгоняла соавторов гулять - не меньше часа. Уже похолодало, одет был Миша не для прогулок, и отбивался страшно, доказывая, что у него кислородная аллергия на свежий воздух. Я была тверда - доставала теплую Толину куртку, запасные сапоги и выгоняла их на улицу. В дверях Миша говорил, что возможен летальный исход. Уходя, они нарочито громко переговаривались - "Ну ничего, покурим часок в подъезде..."

Весной они закончили сценарий, сдали на студию. Миша стал бывать у нас редко, хотя звонил часто. Года через два (63 или 64 год?) позвонил и сказал, что написал повесть, называется "Теория невероятности", и вроде бы в издательстве заинтересовались. Толя попросил почитать рукопись. Миша отказался: "Вещь гениальная, а ты будешь черкать свои охламонские замечания на полях. Вот если выйдет, принесу. Читай пока своего любимого Герцена. Кстати, я прочитал не без восторга..." (Замечу - в воспоминаниях непросто цитировать прямую речь того, о ком пишешь. Здесь я использовала запись разговора с Мишей из Толиных записных книжек). * * *

И пришел к нам Михаил Анчаров в новом облике и новом качестве. Вышла "Теория невероятности", принес с автографом. На нем - прекрасный свитер, белоснежная сорочка, заграничные ботинки. Сказал, что внес деньги за кооперативную квартиру. Надо ли говорить, как мы были рады за него. За ужином обмыли и книжку, и новый гардероб, и будущую квартиру. Пожелали - дай Бог, чтобы и дальше все шло не хуже, а если лучше - отказываться не будем.

Звонил Миша все реже и реже. Как-то попросился в гости: "Приду не один. Это смотрины. Требуется ваше мнение." И привел Марину. Очень она нам приглянулась. Молодая, высокая, тоненькая блондинка с правильными чертами лица. Видно было - Мишу обожает. Бывали мы у них в гостях несколько раз в новой квартире, на углу улицы Чехова и Садовой. Это уже был дом, семейный, ухоженный женской рукой. И на стене висел портрет Марины, Мишина работа, красивый и похожий на хозяйку. Невольно вспомнила я тот его давнишний семейный уклад в доме Джои. Ничто не совпадало, кроме портретов, писаных Мишей с этих, таких разных, женщин. И еда была домашняя, с пирогами и соленьями. Я еще тогда обратила внимание, в тот первый визит, на магазин "Кулинария" на первом этаже их дома, и подумала - опять Мишу из "Кулинарии" кормят. И ошиблась. На наши похвалы Марине, Миша сказал: "Она у меня пока на испытании..." Не знаю, были ли они в браке официально и сколько прожили вместе. Но вот в какой дате не ошибусь - 22 июня 1968 года мы в последний раз были у них в гостях. Допоздна не засиделись, так как назавтра надо было встать очень рано и ехать под Дубну, к старшему сыну в лагерь, 23-го Алеше исполнялось 15 лет.

* * *

А дальше Анчаров стал уже вне нашей жизни. Слышали, что он женился на актрисе, исполнительнице главной роли в его сериале. Потом развелся. Когда не стало моего мужа, Миша позвонил мне. И не в первые дни. Ни слова соболезнования, спросил только: "Как ты? Не нужно ли что-нибудь? Помни, я всегда здесь..." Уточнил почтовый адрес. Сказал, что хочет прислать мне "Самшитовый лес". Спросила и я: "Как ты?" "Не знаю. Переженился, родил сына, не уверен, успею ли его вырастить..." "Типун тебе на язык, живи долго." Так я слышала его голос в последний раз. Не так давно по радио "Эхо Москвы" была передача об Анчарове. Когда раздались первые аккорды его гитары и его неповторимый голос, защемило сердце. Нашу старую пленку я не слушала ни разу. Это было из другой жизни. Осталась эта пленка, его книжки и Толин рисунок чернилами - Миша с гитарой. И память о нем...