Название я украл: так назывались фестивали самодеятельной песни, проводимые в Калинине в середине 80-х годов. Подзаголовок я тоже украл – у Василия Аксенова. Ни проблему, ни сам искомый жанр я тоже не придумал сам. Но проблема существует, а жанр? Споры об этом то разгораются, то затухают уже лет тридцать, и все без результата. Результат получает каждый сам для себя. Вот и я попытаюсь доложить о плодах своих "посильных соображений": авось кому сгодится в качестве сырья. 
Эта самодеятельная, самодеятельная, самодеятельная песня или "А вы, друзья, как ни садитесь..." 
Собственно, о чем сыр-бор? Ну, песня и песня: слова, музыка, вокал, аккомпанемент. Любой искусствовед навскидку определит массу источников и составных частей "нашей" песни по их родовым признакам. Тут торчат "уши" и фолка, и блатняка, и романса, и джаза, и декаданса, и балагана, и баллады, "а также всего, что понадобится впредь". Но особенно "весома, груба, зрима" так называемая советская песня образца конца 50-х – начала 60-х годов. Почему именно она? Но об этом потом. 
Итак, выходит на сцену с гитарой Олег Митяев – ну прямо как Малежик... Или садится к роялю Вадим Егоров – ну совсем как Пахмутова или Френкель... И на этом сходство заканчивается, а на ум приходят мысли Ильфа и Петрова о двух мирах, в одном из которых был изобретен автомобиль, а в другом – шарик "уйди-уйди". В первом мире – профессиональная композиторская и поэто-песельническая хватка, сценическое мастерство и имидж, режиссура, звук и свет, менеджмент с раскруткой и бешеными деньгами, Ялта, Сопот и Сан-Ремо... Во втором – незаконченная музыкальная школа, глагольные рифмы, вялое передвижение по сцене и пение мимо микрофона, который все равно не работает, шумная бестолковая "Грушинка" или "Повалиха" районного масштаба. 
А как работают "наши" жюри! Лежит перед его членом листок с клеточками: "Музыка", "Слова", "Исполнительское мастерство" (иногда – "Артистизм")... И лауреатом становится чудо природы, создавшее нечто идеально аэродинамическое, вошедшее в одно ухо и вылетевшее из другого, не встретив ни малейшего сопротивления и ничего не зацепив внутри, но формально благополучное и гладко исполненное. Зато все – как в лучших домах. А призы, призы! За лучшую музыку! За тематику! За владение гитарой! Лучшему ансамблю! Лучшему дуэту! Милашкам-обаяшкам – приз зрительских симпатий! Новорожденным – приз "Надежда"!.. 
А, допустим, приходит юноша с хрипловатым голосом, подрасстроенной гитарой и никакой возможностью с нею совладать, да под три аккорда со случайными басами поет, мол, понимаешь, это странно, очень странно... Музыка? Какая музыка, о чем вы говорите! Слова? Ну, смысл кое-какой есть, хотя и банальный, а техника стиха и не ночевала. Артистизм?.. 
После Киевского фестиваля 1990 г. Кукин сказал: 
– Мы бы с Юрой Визбором здесь лауреатами не стали! 
И нет такой графы – "Изюминка", хотя и "настройка" гитары такова совершенно не случайно, а является компонентом той самой "изюминки". И как этот сухофрукт описать словами? Ясно лишь, что филармоническая инструментальная группа поддержки артиста Кукина, точнее, слабых его позиций – "музыки" и "артистизма" – выглядит как седло на корове. А кому-то и не ясно... 
Да, в наших ужимках и прыжках есть обманчивое внешнее сходство с суетой вокруг настоящего, высокого искусства, но истинна "дистанция огромного размера". Более того, люди, попавшие из второго мира в первый, как правило, от второго тут же стараются дистанцироваться, как от чего-то их порочащего, – и правильно делают: профессионал должен дорожить прежде всего своим профессионализмом, а то, что происходит в меньшем из миров, может называться в лучшем случае художественной самодеятельностью. Это не густо, ибо суть пародия на "настоящий" жанр, детский слепок с него, а по социальной значимости стоит где-то в рубрике "Человек после работы", то есть как бы не сама работа. Ибо любая настоящая работа мыслится как сделанная профессионально. А из этого словосочетания второе слово ближе к истине, а первое могло бы считаться самоназванием, если бы мы, люди второго мира, с ним смирились. Но наши претензии куда серьезней: мы делаем заявку ни больше, ни меньше, как на жанр и движение. И тем, кто поумнее, становится смешно. Потому-то Розенбаум, едва выскочив на филармоническую сцену, объявляет себя артистом, к КСП никакого отношения не имеющим. О том же примерно говорит и Окуджава, которого мы считаем чуть ли не отцом-основателем. Высоцкого же мы, наоборот, причислили к лику "своих" чуть ли не перед самой его смертью, а он и вовсе не считал себя "нашим". Побрезговал? 
Действительно, это сейчас все, как сказал бы Жванецкий, "нечетко, размыто". А раньше у "них" были творческие союзы, Лит- и прочие фонды, высокий общественный статус. "Они" были необъявленными госслужащими, и через государство притягивали к себе соответственные госучреждения _ филармонии, издательства... В "нас" "они" не нуждались и кормушки свои обороняли по всем правилам военной тактики: пряников всегда не хватало на всех. Сейчас, слава Богу, творческой номенклатуры как таковой нет, одной аберрацией меньше – "аберрацией титулов"; правда, раскручивают и публикуют не столько самых талантливых, сколько самых рентабельных, что членов, что не-членов, так что усилилась "аберрация таланта" – час от часу не легче! А в остальном – все то же: кормушка, круг избранных... Правда, избирают они не сами себя, а – их выбирают инвесторы. 
Но в любом случае "профи", в отличие от "нас", понимают, кто есть кто, и блюдут чистоту касты. Известен случай, когда Евгений Клячкин спросил у Иосифа Бродского, как тот отнесется к выходу в свет диска с песнями Клячкина на его, Бродского, стихи. Тот ответил: 
- Ах, Женя, делайте, что хотите, мне это совершенно неинтересно! 
Скорее всего, Бродский действительно поддерживал с Клячкиным приятельские отношения и уважал его как человека с известной гражданской позицией, но, когда речь зашла о творчестве... Если бы вместо Клячкина был Шнитке – другое дело! 
А мы? Мы сравниваем наши песни с песнями массовой эстрады и мним себя победителями. Ну, а сопоставить нашу музыку с музыкой Бетховена? А стихи – со стихами Пастернака? А исполнение... Ну, и так далее. Увы, такое сравнение выдерживают единицы, да и те, как правило, давно уже в профессионалах. Похоже, верно сказал Виктор Луферов, что мы привязаны не очень-то длинным поводком к тому, от чего ведем отсчет. Так что перспективы наши в искусстве несколько ограничены, пока мы не переориентируемся на новые эталоны. А уж это нам не грозит: этого не выдержит большинство из нас. 
И все же "профи" мелькают порой на "наших" площадках. Ну, понятно, мы их зовем. А они-то, они – почему приходят и что тут делают? Да то, что и должен делать профессионал где бы то ни было – работать, зарабатывать и в меру своей неиспорченности служить Искусству. Но то, что "они" порой оказываются среди "нас", вводит нас в заблуждение: мы начинаем думать, что "они" – тоже "мы". Это оптический обман, искажение. Если бы этой части текста предшествовал отдельный заголовок, он был бы таким: 

Происки жанра или Пограничный конфликт № 1:
"они" к "нам" – "аберрация площадки".

Понятно, о чем это: мы как-то узаконили в качестве тотема гитару и даже дергаемся, когда Егоров садится за рояль, а Стеркин напяливает аккордеон. И когда к нам приходит совершенно чужой человек с незатейливой эманацией фабрики им. Луначарского, мы сначала раскрываем объятия, а потом думаем, как от него избавиться. Но так и не избавляемся. А он притаскивает друзей с флейтами, скрипками, барабанами, синтезаторами и автономным Днепрогэсом и живет на нашей жилплощади своей жизнью, поплевывая в ту сторону, где сидим мы, любуемся и млеем: "Растут люди!" 
Чего-то хочется такого... 
И все-таки ощущение жанра нас не покидает, и мы, по-совковому делая все, чтобы это и без того неясное Нечто размыть, потерять, утопить в чем попало, сами же тихо скулим и тоскуем по нему. В чем тут суть? Есть ли он, этот жанр проклятый, в самом-то деле, а если да, то где и каков он? 
Думаю, надо поискать то особенное, чего нет больше нигде, а есть только в нем, присуще исключительно ему. 
В технике есть замечательный термин – "документированные возможности". То есть возможности разработки, будь то устройство или компьютерная программа, которые неким образом объявлены и гарантированы разработчиком. Потому что есть и недокументированные – те, которые имеются на самом деле, но наличествуют случайным образом. Так, недокументированным свойством настольного микроскопа является возможность забивать с его помощью гвозди. Микроскоп же электронный, размером с бронетранспортер, по документированным весьма превосходящий своего настольного собрата, по недокументированным явно ему уступает, ибо тяжеловат и рассыпчат. Так вот, я попытаюсь выделить документированные свойства жанра. 

Поиски жанра: новые имена. 

И тут выясняется, что объективно проделать такую работу в принципе невозможно, потому что в "нашем" массовом терминологическом сознании наличествует такая исторически сложившаяся мешанина, а хуже того – в "наших" рядах, – что и слово-то "мы" весьма условно ныне и никакому детерминированию не поддается. Это чисто российский ментальный эффект: умом не понять, аршином не измерить, все – на эмоциях, на ощущениях, на сказке, на вере. И никаких договоренностей, ибо без толку: Азия! Взять хотя бы "историю с географией" – с терминами. 
"Туристская" песня. Спорили: это – про кеды или то, что поют туристы? Выяснилось, что хорошие песни про кеды, написанные добрыми дяденьками-профессионалами туристы практически не потребляют, а все больше Клячкина, что-то (о, Боже!) сильно сексуальное вроде "Не гляди назад, не гляди"... Долго слушали и постановили, что "туристские" песни – те, что уместны в "туристских" ситуациях – у костра, в электричке, на кухне после похода... 
А тут еще откуда ни возьмись – "студенческая" песня, а рядом с ней – "стройотрядовская", даже некая спецпесня – "БАМовская". Глянули, что в руках, – и обозвали все это "гитарной" песней. И ахнули: вывалился Стеркин. Еще бы чуть-чуть – и Егоров туда же, да вовремя из-за рояля выскочил. 
Думали, думали и решили, что не гитара главное, а текст слов. Обозвали "поэтической" песней и опять чуть не потеряли кучу классиков из числа тех, чьи тексты тянули на поэзию только при очень-очень самодеятельных правилах игры. 
И появилась "самодеятельная" песня, с которой по определению весьма странно соотносятся творения члена Союза композиторов С.Никитина на стихи члена Союза писателей Д.Сухарева, особенно в исполнении, скажем, артиста филармонии В.Баранова. Будем откровенны: термин термином, самоопределение персон – самоопределением, а мы их приписываем к своему порту по какой-то своей таинственной логике. 
И вот возникает мудрое словосочетание – "бардовская" песня. Проговаривается оно быстро-быстро – и сразу о чем-то другом, пока никто не успел спросить, кто же такой бард, ибо это неизвестно никому. Некоторые считают, что это любой человек с гитарой. А почему не с ружьем? Кое-кто уверен, что сие _ имя собственное. Серьезно! Наконец, "человек со стороны" – Высоцкий подарил нам волшебное слово – "авторскую" песню. 
Снова заспорили: 
- Автор – тот, кто написал все сам и сам спел? А что делать с Никитиным, с Хомчик? 
- Да нет, это тот, кто написал не все, и даже тот, кто ничего не написал, но поет так, будто это – его. 
- Вор, что ли? Угнал и перекрасил? 
А серьезно, что должен носить, на чем играть, каким голосом и о чем петь человек, чтобы иметь отношение к "авторской" песне? Кобзона – куда? Таню Буланову? Так или иначе, терминов навалом, и все они стоят один другого. Поэтому я предпочитаю говорить о себе, о "своей" песне, придумывать свои имена, а уж кому покажется, что это и его точка зрения – буду рад познакомиться. 

О "личностной" песне замолвите слово,
или Производственная характеристика.

В поисках жанра я принял рабочее название – "Моя" песня", а сокращенно – "Это", имея в виду ту часть "нашей", которая интересна мне, и попытался ответить себе на такие вопросы:   

- Почему "это" возникло именно тогда? 
- Почему об "этом" говорят как о фольклоре интеллигенции и называют "думающей песней для думающих людей"? 
- В чем "изюминка"? 
- Каковы родовые свойства "этого"? 
- Почему гитара? 
- Кем и как "оно" востребовано, кем и как использовано? 
- Что в "нем" есть такого, чего нет больше нигде (в смысле "документированности")? 

Итак, время и место. На мой взгляд, повторилась история с декабристами: война, знакомство с Европой и цивилизацией, дотоле сокрытых "железным занавесом"... Победа и надежда на лучшую жизнь... Развенчание культа Сталина, "оттепель", изменение статуса отдельного человека: на смену "винтику" приходит незаменимая личность... Ожидание востребованности этой личности и, как будто, первые намеки на то, что так и будет... Всегда? Бум интереса к науке, культуре... Престижность интеллектуальности... Туризм как образ жизни думающих людей, спешащих к прогрессу и вываливающихся из не поспевающего за ними общества; песня как атрибут и один из духовных столпов "интеллектуального" туризма... Бум образования, размножение студенчества как вида...Студенчество как образ жизни, мышления; песня – атрибут и (см. выше)... Бум поэзии...   

Вот на этой почве "оно" и поднялось. И стало атрибутом, прерогативой авангардных слоев общества, думающих людей. А это – личности, и "изюминка" – в личностных свойствах песни. "Пьем за яростных, за непохожих"! Пусть неканонично, пусть коряво, зато нестандартно, по-своему – вот что ценно! А в чем она, эта личностность? А в своем, конкретном жизненном опыте – житейском, нравственном, эстетическом. Но свой опыт появляется у каждого, а осмыслить его и сформулировать нестандартным образом способен лишь думающий человек, адресовать же вовне – активный, "яростный". 
Взять хотя бы песни "про любовь". Если такой продукт адресован человеку толпы (а это статистически – обыватель в хорошем смысле слова, то есть человек добропорядочный, положительный, но ориентированный на потребление того, что сделают для него другие; причем полуфабрикатов он не признает, продукт должен быть легко усвояемым и выглядеть "красиво"), упаковка (звук, свет, ритм, голос) должны быть без упрека, а в тексте должно содержаться не менее восемнадцати повторений ключевого слова ("любовь") и однокоренных с ним. Подробности также не должны обременять сознание. Допустимы глубокий вздох, телефонный звонок, стук в дверь, ландыши и иная популярная в народе сирень, плеск волн и ветер в лицо. 
Человеку думающему тут делать нечего, так как вообще тут делать нечего, а ему скучно. Он скорее примет чужую, незнакомую конкретику, переживет в своем восприятии и освоит ее, соотнесет со своими переживаниями... Но здесь не останется места для общих слов, ибо они ничем не пахнут. Запах, вкус, цвет – обязательны! 
Придумать все это поэт-песельник сможет, но не успеет, ибо подпирает поток заказов или просто необходимость поддерживать должную производительность труда, иначе не прокормиться. Да и крыша поедет – каждый раз новую травинку описывать! Посему "моя" песня – продукт штучный, ручной работы, сделанный не торопясь. Такое можно сработать только из себя самого и только для себя или кого-то конкретного, как правило, близкого. 
Масштабы пространства общения – кухня и даже, пардон, постель. То есть все очень интимно и искренне. Мы говорим о камерности жанра, вернее, основной массе песен. Вот второе родовое свойство (первое, понятно, – конкретность). 
А третье – неподцензурность. Вроде как условие искренности, но в контексте времени ("того", не "этого") приобретающее самостоятельное значение. Именно демонстрация личной свободы на общем неподходящем фоне сделала "эту" песню социальным явлением, стянув к ней лучшие умы и души общества. 
Песне, написанной без оглядки на цензуру и промфинплан, сам Бог велел не оглядываться и на конъюнктуру. Чем не родовой признак? 
Масштаб, соизмеримый с единичным человеком, определил и инструмент – не громче голоса, сходный по диапазону, мобильный благодаря автономности "питания". Отметим! 
Естественность очень хорошо легла на лесной фон, вообще на природный ландшафт, сделав "эту" песню профессиональной для геологов, геодезистов и пр. Тем более, что в геологи-то и люди шли не всякие, а по большей части неравнодушные к свежему воздуху. 
Эта же естественность и предположила тон разговора, исповеди. Сидя в жюри или ведя мастер-класс, да что там, просто слушая чье-то пение, я машинально отмечаю для себя, говорит этот человек или "выступает". Если последнее – значит, песня для него – прежде всего концертный номер, и человек этот либо функционирует (работает), либо самоутверждается, либо еще что, но мы не собеседники и я для него объект, а не субъект. И это уже не "моя" песня: не люблю быть объектом. И, кроме того, в этом случае он на что-то такое претендует. Или его песня, что одно и то же. В разговоре же равных людей каждый может претендовать разве что на понимание, но без этого и разговора нет. А тут претензии иного рода. 
А на что, например, может претендовать "выступающий"? Ну, скажем, на высокую оценку своего творчества. Но уровень его, как правило, обратно пропорционален громогласности заявки, ибо тот, кто действительно чего-то стоит, это чувствует и жил не рвет. Посему я ориентируюсь на высказывание моего одесского товарища Михаила Кордонского, перефразировавшего известную сентенцию о прекрасных дамах: "Песня должна быть либо без изъяна, либо без претензии". 
Непретенциозность – еще одно родовое свойство "моей" песни. 
Стало быть, и на какой-то особый статус "мой" автор не претендует, и я могу подойти к нему, познакомиться, поговорить, оказаться у него дома, подружиться с ним... 
Доступность, демократичность персоны – тоже фирменный знак "этой" песни. Вышеупомянутые особенности как-то незаметно подводят нас к слову "честность", но уже в смысле расширительном: если автора "моей" песни никто и ничто не заставляет писать вообще, а пишучи – врать, значит, и живет он, как пишет. Если, конечно, не фантазирует в пределах творческой задачи. Но всю жизнь играть одну и ту же "чужую" роль дураков нет, а речь, понятно, идет нет об одной услышанной от человека песне, а о статистическом поле, так что можно представить себе образ не только действующих лиц, но и их исполнителя. О том и речь. 
И я, привлеченный обаянием этой фигуры и обозначенными в песнях ценностями, вправе рассчитывать, что и в жизни носитель этих песен таков же. 
А теперь – главное: все эти родовые свойства в "моей" песне "документированы", зато не "документирован" художественный уровень, но об этом чуть позже. А в профессиональном, большом мире? Практически все наоборот. То есть, когда мы узнаем о любимом композиторе, поэте или артисте, что он еще и порядочный человек, мы радуемся этому обстоятельству, как подарку, но понимаем, что на сцене он работает, играет роль, а за ее пределами все может быть совсем по-другому. Более того, среда, в которой он работает, правила игры, в которую он играет предполагают наличие совсем иных качеств, гарантирующих успех и выживание. Так что в "том" мире все "наше" возможно, но отнюдь не обязательно и случается довольно нечасто. А "документирован" профессиональный уровень продукта, правда, для каждой категории зрителя – своего. 
Итак, ответ вроде бы вычислен. Сделаем проверку. 
Кто "мою" песню востребует, зачем и почему? 
Молодые люди из числа тех, что не разучились думать и не разуверились в добрых началах. Им свойственна тяга к романтике, а это – чистота души, красота мира и все такое. Работники свежего воздуха – в силу сродства мировосприятия. "Интели" – в поисках собратьев по разуму, пищи для ума и лекарства для сердца. Вероятно, список можно продолжить. 
Ну, а кто и как воспользовался "этой" песней в те или иные времена, с какой целью? Комсомольские работники их числа тех, что поумнее – для придания комсомолу, его идеологии и мероприятиям человеческой привлекательности. Песня – "опиум для народа"? КГБшники похитрее – с целью выявления мыслящего контингента. Педагоги – как эффективное средство доставки по адресу нравственных и эстетических ценностей. 
И я в их числе. 
И этот список также легко дополнить. 
А "другая" песня могла бы оказаться в вышеупомянутых случаях на месте "этой"? Видимо, да, но, боюсь, и результаты были бы другие, похуже. 
    

Происки жанра (продолжение), или Наши границы – фуфло!

Обозначил я для себя "личностную" песню и обмер: рухнули стены, отделявшие "КСПшные" персоналии от всех прочих, и многие "наши" перестали быть "моими", а некоторые "чужие" оказались рядом со мной. Кто? Ну, например, Бернес, Утесов, Камбурова, Френкель... Их манера – как бы без претензий (на поверку за ней стоит профессионализм высшего класса, но человеческие качества этих людей вроде бы не включали излишнюю амбициозность); естественность и в то же время непохожесть, неповторимость... Их жизненные принципы и поступки... 
А как же творческий уровень? Качество стиха, мелодии? Артистизм? Ведь что-то же есть – в словах Краснопольского, музыке Евушкиной, сценическом имидже Визбора! 
Да, но скорее не как результат труда профессионала, а как плод работы души и сердца развитой, уникальной личности. И ценность текста чаще всего оказывается не в отточенной технике, а в нетривиальности мысли (вот он, опыт житейский и нравственный!) и свежести образов (а это уже самобытная эстетика, определенная особенностями ее носителя). И музыка часто не столько безупречна, сколько нестандартна – потому же. И облик – сам свой, а то, что гитара чуть-чуть не строит – видимо, так и надо. Хотя не каждому это идет, и фальшь тут "видна" невооруженным нюхом. 
    

Происки жанра (продолжение), или Пограничный конфликт № 3:
"мы" к "ним" – "аберрация сцены".

  Вернусь еще ненадолго к моменту камерности. Понятно, что сцена вроде бы не для "моей" песни. Еще и потому, что функционально она – не концертный номер. Арик Крупп так и пел:   

"Мои песни неуместны 
В городах, в концертных залах, 
Потому что эти песни – 
Для дорог и для привалов". 

Но желающих услышать мою исповедь больше, нежели тех, кому я ее адресовал. И этих людей я люблю, горжусь их признанием, и уж коль скоро они меня позвали, негоже отказывать. Приходится прибегать к услугам устройств, именуемых сценой, микрофоном и т.п. И я оказываюсь в парадоксальной ситуации – наедине со всеми. Более того, в ситуации страшной, потому что, если я буду говорить обычным голосом и артикулировать как при интимном разговоре, меня никто не услышит или не поймет. Если буду двигаться, как в комнате, мои жесты и мимика утонут на полпути к зрителю. На что я обречен? Или на провал, или на сценическое мастерство. Первое отвергаю по определению (раз ввязался в эту игру). Второе тоже чревато крахом, если у меня не хватит чувства меры, чтобы не переиграть, не пережать. Это чувство меры и есть в значительной степени профессионализм. Такие дела! Но, начав жить по законам сцены, легко незаметно для себя перейти на рельсы совсем другого жанра. Это и есть та самая аберрация, точнее, девиация (не искажение, а уже отклонение), от которой мне хочется предостеречь своих единоверцев. 

Поиски жанра: ребята, их тут целых три! 

А что же находится рядом с "моей" песней, в "нашей"? 
Я бы обозначил три жанра. Ну, понятно (и это можно отнести ко всему вышесказанному), что классификационные границы практически никогда не имеют четкого рисунка; переходы плавные и даже матерый искусствовед не гарантирован от затруднений в оценках. И все же! 
Жанр первый – "эстрадная" авторская песня. От слова "попсовая" меня удерживает, в основном, то, что не-авторская еще попсовей, а приставку "супер-" употреблять неохота: не люблю уподобляться. 
Эта песня ориентирована на успех у широких масс и любой ценой. Успех измеряется в массовости, кассовости, децибеллах реагажа... Характеристики, как мы видим, сугубо количественные. Песня строго ориентирована на конъюнктуру. Родовые атрибуты _ вроде тех, что у попсовой эстрады: современный ритм; доступный текст, не обремененный проблемами; допустимость и даже желательность инструментальной поддержки для пущей зрелищности; стандартное обаяние персоны; подзвучка, подсветка, подтанцовка, дымы и костюмы... Ну и так далее... 
Жанр второй двуедин, почти двуглав. Это, с одной стороны, "актерская" авторская песня, с другой стороны, "эстетская". Обе также ориентированы на успех, но не у любой аудитории, а у своей, специфической, и в чистом виде он тем выше, чем выше уровень подготовки публики, благосклонно принявшей выступление. Эта песня также ориентирована на конъюнктуру, но совсем иного свойства. Речь может идти о стилях, приемах, других атрибутах моды. Не возбраняется поддержка, правда, не такая наглая, как у попсовой песни. Желательна умная режиссура. 
В "актерской" песне материал может быть полнейшей мурой, но подавать его надлежит профессионально. 
В "эстетской" ценится именно материал, его форма, стиль, технический уровень. Исполнение также должно быть на высоте, причем театральный пережим нежелателен. Средства должны быть эффектными, но и эффективными. Джаз в "актерской" песне скорее – средство создания образа персонажа; в "эстетской" может быть самоцелен, самодостаточен как форма в формальном искусстве вообще. "Актерская" песня более камерна, нежели "эстрадная", а "эстетская" – нежели "актерская". Наоборот – редко. Да и аудитория у второй более изысканная. Кстати, в обоих этих "поджанрах" вполне уместен разговор о высоком искусстве (как бы там ни было). 
Третий жанр – "личностная" авторская песня. Она ориентирована исключительно на адресата – самого себя или того одного (реже – нескольких, но немногих), к кому обращена. Она может быть непонятна (в буквальном смысле) по словам, но собратья автора по разуму привычно подставляют в туманные места свои ассоциации и не теряют интереса к материалу. Этой песне присуща аскетичность в средствах, а также все прочее, описывающее "мою" песню. 
Ну, а что происходит на Грушинском фестивале? 
До поры, до времени там было то же самое, что и на большинстве подобных мероприятий – торжество попсы и конъюнктуры. Это само по себе неплохо, ибо в такие места съезжается огромное количество народа, в массе своей – тех самых вполне положительных людей, которые заслуживают самого хорошего к себе отношения. И организаторы вынуждены заботиться о том, чтобы сидящим на горе было не скучно – чтобы легендарный Кукин обязательно попел, но недолго, ибо старомоден и не сценичен; чтобы лауреаты, которых еще вчера никто не знал, а завтра мало кого вспомнят, также особо не задерживались на сцене (пусть сначала станут знаменитыми); любимцы же публики пускай порезвятся вволю, и чтобы можно было в такт похлопать и потопать... Имеем право! 
Но вот, начиная с 1996 года, на фестивале стали происходить занятные вещи: его отцы-основатели ввели в строй действующих второй поток – для остальной части песни. Будучи камерным по масштабу и имея массу альтернатив в виде "гитары" и других эстрад, этот поток может не оглядываться на вкусы и запросы кого бы то ни было, кроме тех, кто на нем работает. Интересно же не то, кто именно работает, а какую задачу пытается решить. 
Представим себе трехмерное пространство, где одна ось координат является стилевой, жанровой, и по ее длине располагаются те самые фолк, блатняк, романс, джаз, декаданс, балаган, баллада, "а также все, что понадобится впредь". 
Другая ось – "временная", с ударением на "а", и по ней распределены песня архаичная ("оригинальная"), современная и авангардная (футуристическая). Третья – ось уровня мастерства: поэтического, музыкального, исполнительского. А также уровня самобытности, личностности. Понятно, что "гора" ограниченно восприимчива в жанровом и временном диапазонах, но терпима к практически любому уровню качества текста, музыки и самобытности. Критична она лишь к "упаковке". 
Второй поток (он, кстати, называется по-телевизионному – "Второй канал") всеяден по первым двум осям и весьма разборчив в качественном уровне песни. "Все жанры, кроме слабых" – банальных, беспомощных... Здесь оказывается почти вся "моя" песня, а также значительная часть "актерской" и особенно "эстетской". Хотя и добротная "попса" имеет шанс засветиться тут, но, скорее, как исключение. Скажем, Иваси с тремя пескариками, двумя моржами и соответствующими комментариями членов жюри. Важно, чтобы больше не хотелось вспоминать слова классика, мол, "что-то главное пропало". 
  
1997 г.