(Откровенный отчет)

Если быть до конца откровенным, то её, откровенности, от меня как раз-то ждать и не следует. Так получилось, что это чувство мне всегда жалко тратить. И не оттого, что скрытен, а потому, что жутко люблю пококетничать. Даже со своим изображением в зеркале.
 

Однажды в "Бесту" попала живая легенда и поехала на ней в качестве пассажира. Давно замечено: если пассажиром едет нормальный и не знакомый человек, то он в конце путешествия со словами благодарности отдаёт вам часть своих денег и, к обоюдному удовлетворению, навсегда исчезает из вашей замечательной жизни. Сергей же Булгаков идёт по жизни, гордо подняв голову, в состоянии лёгкого помешательства, как всякая мифологическая личность, попавшая в анналы. И, если судить по мне, он заразен.

Нагло заполнив своим телом, пассажирский салон корейского чуда, он не только не дал нам с Лёхой денег, но и с неуместным энтузиазмом стал предлагать в качестве оплаты дальний поход, бесплатный бензин, богатые харчи и массу приятных впечатлений от его общества. Уверенность в его нормальности, и до этого бывшей весьма кособокой, была ещё сильнее скособочена. Ехать в телеге, у которой он не в состоянии открыть дверь без посторонней помощи, не услышать всех её лязгов, стуков и скрипов, а в довершении всего не испугаться угрожающей ветхости экипажа, это скажу вам что-то! Из всех достоинств и качеств автобуса он выделял одно: БЕЛЫЙ как синька.

Однако, нас подкупала его искренняя вера в то, что он нам говорил и обещал. К тому же, в тот момент Булгаков не казался клиентом из шестой палаты. Конечно, это была непростительная ошибка. Но кто же знал, что его микробы столь заразны. Мы-то, дураки, думали как? Не возражай больному и он, успокоившись, отстанет и забудет о нас. Не тут-то было. Оказывается в том фонде вся публика такая. Только выглядят по-разному. Все поют, кроме Коли Бардина, за что ему особая благодарность. У него мы спросили о маршруте, честно предупредив о плачевном состоянии нашего транспортного средства. Коля с милой улыбкой заверял в лёгкости путешествия, малой скорости и коротких расстояниях между пунктами. Из его головы вместе со словами выходила красочная картина неторопливой и слегка вальяжной прогулки по живописному берегу заброшенного профсоюзного санатория. Потом он достал нарисованную кем-то от руки карту Приморского края и, водя по ней пальцем, радостно показал предполагаемый путь. От Славянки до Тернея и обратно, через Арсеньев.

Тут я понял, что Бардин до того съехал с катушек, что даже петь не может. Только говорить и наезжать. А когда он с Булгаковым съездил в Уссурийск и обратно на собственной машине без капли моторного масла, сомнения исчезли как моё безвозвратно утерянное детство, в которое я пытаюсь впасть.

А потом мы с Колей поехали за пивом. Обычно непочтительный Бардин во владениях Логненко вёл себя тихо и корректно, произносил нежные слова в адрес пива "Форпост" и вообще временами походил на достойный пример для молодёжи. И я тогда наивно верил, что пиво это тот напиток, который делает таких людей нормальными. Хотя бы на время. Нам дали десять ящиков наисвежайшего бутылочного пива. Это был "Форпост". Колян впал в мечтательность, ибо любил этот сорт. Всю обратную дорогу он блаженно улыбался и нёс милую чушь о душевных качествах Евгения Наздратенко.

Как мы сопротивлялись болезни рассказ отдельный. В конце концов, Иванов решил, что напрягать себя и свой организм работой летом, - это, по меньшей мере, безнравственно и дал своё согласие. Я понял, что его иммунитет слаб и подорван, и, дабы не допустить развития острой формы, тоже согласился, на всякий случай скрутив фигу в кармане. Своё решение ехать, родным близким и друзьям объяснял так: Если работа не приносит денег, то пусть она приносит хотя бы удовольствие. Кажется, их это не особо устраивало, но, зная мой характер и тихое упрямство, они приготовились к самому худшему и решили мне не перечить.

Итак, слегка помыв автобус и проверив давление в шинах, утром 21 июня я подъехал. С небольшим опозданием. Часа на полтора.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Оказывается, там меня ждали. Однако ругаться не стали. Более того, дали под роспись новую белую майку с сине-красным рисунком и велели её надеть на себя. И не снимать до конца мероприятия. Потом Коля Бардин дал предмет величиной с две мыльницы чёрного цвета. Из предмета торчала упругая пластиковая палочка и вся композиция сильно напоминала удочку для подлёдного лова. Только лески с блесной не было. Надпись "Motorola" на корпусе удочки говорила о принадлежности загадочного артефакта к средствам связи. Как им пользоваться я не знал, но, уповая на свою догадливость, решил постесняться и не спрашивать у знатоков подробных инструкций. К тому же, иметь лишнюю отмазку в кармане никогда не помешает.

А тут (о, чудо!) Бардин спросил о количестве топлива необходимом мне для гарантированного(!) приезда в славный посёлок Славянка. Ещё не до конца веря в такое счастье, я ляпнул: Сорок литров!... А после подумал: а есть ли там место в баке? Бардин дал денег. Тут я окончательно растаял и решил, что в Славянку мы с ними точно поедем. Так как я - честный человек, и привык отрабатывать авансы.

Иванов, помня, что мы ещё не в походе, напомнил о себе. Он сказал всем, что у нас с Витей (Витя - это я) ещё есть неотложные, давно и дальновидно запланированные дела, без разрешения которых ни о каком путешествии и речи быть не может. Однако, по завершении их, он великодушно согласен предоставить нас для выполнения какого-нибудь добряка. Например, заехать за супругой Сергея Булгакова, если успеем. Булгаков сказал: "Лёха! Надо успеть!" Иванов сказал: "Легко!" И мы поехали на заправку. Места в баке было полно! И по делам мы тоже поехали.

Вы знаете, как русские делают дела? Даже говорить не будем как. Только плюнем и пойдём дальше. Тьфу на них, глаза бы вас не видели.

Не смотря ни на что, после замечательного скандала, устроенного Машей (Маша - тогда ещё жена Иванова), мы, слегка ошалевшие от предыдущего и предстоящего удовольствия, отправились за Таней Булгаковой. Она должна была нас дождаться. Но не дождалась и уехала. Горевать об её отсутствии в нашем автобусе пришлось не долго. Радоваться тоже.

Я спросил Лёху: "Нам когда надо быть на площади?" "В час", - ответил Лёха. На часах было 11.55. И было нам хорошо.

Я думал о том, что если они, не дождавшись нас, уедут, то мы с Алексеем неторопливо догоним их в Славянке. А там видно будет. Тем более, что именно в наш автобус погрузили всё спонсорское пиво.

Постояв у подъезда и вздохнув маленько, мы, не спеша, двинулись на площадь Борцов.

Мои надежды на то, что все уже уехали, рассыпались в пыль, как только я увидел пейзаж, раскинувшийся перед чугунным мужиком в будёновке, сапогах и шинели, державшимся одной рукой за флаг, а другой сжимавший дудку. Прямо напротив него, метрах в двадцати, как на гамбургской выставке, стоял целый караван из огромного количества автомобилей различных японских марок. Их было штук девять вместе с лотошниками. Наше чудо было юбилейным - корейским и десятым. И целая свора каких-то людей в белых одеждах бестолково слонялась в промежутках между повозок. Они обнимались, тискали друг друга, от чего-то всхохатывали, говорили какие-то слова и радовались чему-то. При ближайшем рассмотрении были замечены люди в нормальной одежде, но их было явное меньшинство. И они были с видеокамерами и явно не собирались ехать с нами.

Окончательно понять, что наше дело - табак, помогло появление Сергея Булгакова, который, старательно пытаясь быть сердитым, грозно, как он думал, спросил у меня: "Почему не отвечаете?" И, вынув чёрную удочку "Motorola", попытался несколько раз подряд аккуратно попасть ей в наши с Лёхой лица. Не попал. Видимо вещь была импортной, дорогой и не его личной собственностью. Мы, с искренностью опытных вельмож, дружно сказали, что не имеем понятия о предмете, так сильно интересующем Господина Самого Главного Начальника. Не говорить же ему, что уже через три минуты, после получения рации, мы были полностью компетентны в вопросе работы средств связи бард-автопробега. Предусмотрительно выключив аппарат, мы находились в святом неведении всей суеты вокруг предстоящих и текущих событий.

В общем, скандала не вышло. Булгаков и так был рад нашему присутствию в этой орде и даже стал объяснять нам принцип действия "Motorolы". Мы, как два придурка, старательно кивали головами, охали, щёлкали языками, хлопали друг друга по плечам, вскрикивали, всячески выражая восхищение и попытки понять, как работает эта "шайтан-коробка". В конце концов, инструктор понял, что мы над ним просто издеваемся и, в отместку, велел нам обклеить автобус большими красными буквами и не менее красными и большими крестами.

И я понял: всё, началось. Потому что целая толпа дядек в белых футболках окружила "Бесту" и, словно стая кровожадных акул-людоедов, стала искать место для аппликации на теле автобуса. Оракаловые заготовки весьма солидных размеров недвусмысленно поблёскивали в их руках. С едва слышным шелестом отделялись буквы от бумажной основы и... Однако, их горячее желание налепить всё имеющееся на руках богатство наткнулось на отсутствие достаточных площадей для этого. В самом деле, размеры букв были рассчитаны, по меньшей мере, на дирижабль "Цеппелин". А автобус, несмотря на довольно большие размеры, имел огорчительно мало подходящих площадей. Чтобы хоть как-нибудь утешить их тщеславие, я посоветовал часть буковок налепить на крышу. Паша Сербин и Коля Бардин, как два главных лепильщика, категорически были с этим не согласны, сказав, что крышу автобуса не так хорошо видно с обочин дорог и тротуаров нашего славного Приморья. То, что я имел в виду крышу Белого Дома, а не белого автобуса, для них не имело никакого значения. Впрочем, на счёт обочин и тротуаров, они были правы в обоих случаях. Худо-бедно, но место для двух больших крестов и двух жёлтых кругляшков "Пивоиндустрии Приморья" они всё-таки нашли. Теперь наш автобус стал напоминать скорую помощь гомеопатов со слегка ущемлённым чувством собственного достоинства. Слову "ВРАЧ" места не нашлось даже на крыше.

По Бардину было видно, что его терзало чувство некой незавершённости. Ибо он, как художник, чей талант умер в чреве обладателя, так и не родившись, был явно чем-то не удовлетворён. Николай конкретно ещё чего-то хотел, только времени не хватало. Так как Булгаков начал сгонять народ в кучу для исполнения его, Булгакова, последнего желания: исполнить хором песню "За туманом". А песен Бардин тогда не пел, за что ему особое спасибо. И остался один художник среди всех. Из-за этого облома из него вышли строчки: "Я - поэт, зовусь я Бардин. От меня вам всем - по морде!". Впрочем, возможно, он к этому произведению шёл всю свою жизнь.

Продолжение ещё будет...

ПРОДОЛЖЕНИЕ (действие происходит, очевидно, в Славянке - прим. издателя)

Попрыгав по ямам, любовно и щедро размещённым по полотну центральной поселковой магистрали, из-за обилия асфальтовых ухабов считавшейся асфальтированной, табор, слегка напугав местное начальство, не без шика вкатился на центральную площадь. Наши пассажиры вывалились на травянистую поверхность. Между полос травушки-муравушки лежали бетонные плиты. На одной стороне стояли мы, на другой - пятиэтажный административный параллелепипед с советским лозунгом на фасаде.

Я пять раз пытался расшифровать ту надпись, сделанную, как мне казалось, на русском языке. Но все буквы, что удалось различить, так и не сложились в нужную надпись. В ненужную они тоже не сложились. Готовый плюнуть на это гиблое дело, я с надеждой пошарил глазами по лицам, что приехали на нашем караване. И увидел высокого, стройного, симпатичного и деловитого, как кореец на базаре, парня. Пресс-атташе Петя фотографировал это историческое место. Я наивно решил положиться на результат его работы. Ещё целых три недели после этого, мне искренно верилось в возможность (при помощи фотографии) лёгкой и доступной расшифровки надписей, начертанных на данном советском артефакте.

Из состояния любопытствующей прострации меня вывела Татьяна Булгакова, попросившая помочь ей в её небольшом, но очень важном деле. Нужно было Тане повесить баннеры. Вешать мне никого не хотелось, но слово "Баннер", пробудило во мне непотребные ассоциации, связанные, в-основном, с постановкой буквы "Е" перед буквой "Б". Дабы проверить, насколько они совпадают в этом новом для меня термине с действительным положением вещей, я поинтересовался - что это за зверь такой. Показав на несколько сложенных и скатанных разноцветных клеёночек с дырочками по краям, она мне заявила, что это и есть баннеры - замечательные плакатики. Наподобие рекламных щитов. И на них написаны всякие красивости, разные слова и нанесены какие-то значки. Всё это великолепие привязывается бельевыми верёвками к столбам, помостам и другим, подходящим и видным местам, на которых будут выступать наши авторы и исполнители. Всё это считается оформлением сценической площадки. Знал бы я, на что я соглашался. Видимо мой счастливый вид не вписывался в её картину мира и гармонии.

Жизнь, протекающая в этом месте, занималась оформлением помоста для участников автопробега. Помост был высок, крепок и здорово смахивал на эшафот, наспех изготовленный по конверсии каким-то военно-морским предприятием. Единственное место, годившееся для размещения виселицы или баннера, уже было занято местным произведением искусства. Произведение от всей души приветствовало участников молодёжного марафона и в честь этого события покрасилось в праздничный жёлтый цвет.

Начальство, состоявшее из нескольких хороших тётенек, ждало нас и было весьма радо видеть. Сказало, что оно не думало о таком скором нашем приезде к ним. Концерт и всё мероприятие ожидалось начать не раньше половины восьмого вечера. Далее оно попросило нас не волноваться на счёт оформления эшафота, уверяя Татьяну в самых официальных заявлениях, что всё будет в наилучшем виде. Таня, размахивая руками и делая деловое лицо, начала сбивчиво говорить о баннерах и наших высоких целях. Начальство слушало, радушно улыбалось, соглашалось со всем, а в конце разговора, не желая путать свои планы с нашими, решило отослать нас подальше, предложив расселиться участникам в гостинице.

Участники не возражали. И поехали мы в гостиницу селиться.

Как и большинство подобных заведений, оно строилось с одной целью, а использовалось с другой. То есть, ему, зданию, предполагалось быть нормальным советским общежитием. Однако, волей судьбы и светлого ума начальства оно стояло местным трёхзвёдным пустующим отелем, хотя по сути оставалось общежитием. Зато в нём на первом этаже был буфет, гордо называемый вахтёрами и буфетчицами БАРОМ. В баре были пельмени, которыми нас с Полинкой Булгаковой угощал Иванов. Ещё там была банка болгарских маринованных огурчиков, одна бутылка тоника и чего-то ещё. Тоже по одному экземпляру. А ещё там оказались два наших ГИБДДэшника и Лора Жукова. Они хлебали какую-то жидкость из разномастных бокалов, заедая её силосной смесью, называвшейся салатом. Знакомились.

Иванов, как существо общественное, не стал отсиживаться за блюдцем с десятком убогих пельменей. Он выдавил из своего похода в буфет максимум личного удовольствия и пользы. Нагло купив последнюю бутылку чего-то гремучего, он на правах пассажира, сидящего в транспорте, который следует следом за машиной ГИБДД, и просто славного парня уселся знакомиться с Лорой Жуковой и милиционерами. Хотя всё говорило за то, что с Лорой они и до этого были весьма вась-вась.

Блюстители закона, Слава и Рома, оказались нормальными, простыми, без прибабахов парнями. Компания двух знаменитостей, сидящих с ними за одним столом, не была для них чем-то привычным и обыденным. Они не знали, что эти барды могут учудить с ними в следующий момент, и как с ними полагается вести себя обыкновенному человеку, если эти двое уже не трезвых новых знакомых не за рулём. И хотя Иванов с Жуковой не были детьми ядовитого пингвина, чувствовалась некоторая натянутость в непринуждённом рауте этих двух систем: силовиков и деятелей искусства. Милиционеры вели себя несколько настороженно и были готовы в любой момент встать и пойти инспектировать местных нетрезвых водителей.

Поев пельменей, я не стал дожидаться, чем окончиться их party. Где есть двое - третьему делать нечего. А их там было две пары. Наша с Полинкой пара им не являлась парой. И мы поднялись в номера.

Жить предстояло на третьем этаже.Когда тётенька, отвечающая за наше удобное поселение, показала место, где нам жить, народ кинулся занимать комнаты с удивительным проворством. Чувствовалось: наболело у людей. И хотелось им разместиться получше и удобней, а то места хорошие расхватают. Глядя на то, как нас с Алексеем лихо обламывают со всеми номерами подряд, я слегка опешил. Они захватывали комнаты, не желая даже думать о соседстве коек, на которых будут отдыхать их нежные тельца, с койками для наших тел. В эти незабываемые моменты виделась мне очевидная моя излишность в этом выдающимся коллективе. И, учитывая скорость, непринуждённость и лихость, с которой нас отфутболивали, я всерьез настроил себя на ночлег в автобусе. Благо, что в том отеле я был президентом по определению.

Но тут Лёха, видимо давно и устойчиво закалённый подобными передрягами, не обращающий на такие мелочи совершенно никакого внимания, спокойно и не спеша, вошёл в самую последнюю дверь. В двери, в отличие от остальных дверей, торчал ключ исполинских размеров, длинный, ржавый и тяжёлый. Им, при случае, можно было бы колоть дрова, валить быков или сражаться с тиграми. Иванов овладел ключом и занял комнату. В ней стояли две кровати, одна тумбочка, один столик и один стул. Так получилось, что из-за жадности других нам достался лучший номер. Солнечный, сухой, уютный, тёплый и абсолютно отдельный. Просто грех было не вступить во владение таким подарком судьбы.

Покидав вещи и разведав запасы сантехнических помещений, мы подвели первые итоги. А они были таковы. У нас, на двоих, не было ни одного куска мыла, ни одной чашки, ложки и иголки с ниткой. Зато была почти полная бутылка синего отечественного шампуня от перхоти в белой пластмассовой бутылке, носимые вещи и запас одежды с полотенцами. Ещё нам не грозил голод до завтра, так как в животе лежали пельмени из буфета с салатиком, а в руках моих надёжно болтался, и аппетитно шелестел, пакет с полу-килограммом вафель "Артек". И было нам хорошо.

Серёга Цветков, проходя мимо по коридору, мгновенно и абсолютно адекватно отреагировал на шуршание вафельного пакетика. На еду он всегда готов реагировать очень адекватно. Тем более на такую вегетарианскую. Он даже поделился, ради этого с нами, своим личным кусочечком мыльца. Мойтесь, дорогие, пока я тут сниму пробу с этой отравленной колбаски, в смысле вафельки. Вафельку свою он от нас получил. Как же не уважить человека, сумевшего, не моргнув глазом, отделить от себя самое родное и чистое? Как звук слезы ребёнка была его тихая радость. А размеры мыла значительно превышали суммарную площадь пяти десятков спичечных головок. А толщина местами достигала полутора спичечных головок. Сражённые наповал подобным поступком, готовые прослезиться, как две любящие бабушки, смотрели мы с Лёхой на хрумкающего Цветкова и вертели в руках его бесценный подарок.

Поумилявшись вволю, мы пошли мыть себя этим мылом под гостиничным краном, наполненным отборной холоднющей водой. А после водных процедур, приведя себя в относительный порядок, можно было каждому пошататься, где попало. Или заняться личным досугом. И посмотреть - чем живёт народ.

Народ балдел. Ходил друг к другу в гости, деловито обживался, наносил светские визиты, кучковался то там, то тут, шатался по всей гостинице и, заходя в комнаты, показывал пальцами на новых членов их дружной команды. Меня, в частности, показали Ирине Балашовой. Сказали ей, как меня зовут, явно имея чего-то ввиду. Ирина вежливо улыбнулась лицом, кивнула всей головой сразу и, моргнув глазами, сказала: - Ага, - повернулась и ушла, так и не поняв намёков. Остальные вывались за ней в коридор и повалили дальше, а я остался. Так и не поняв, чего имели в виду люди, так интересно представлявшие меня Ирине.

Постепенно время приблизилось к 19 часам. На пароме приехал Булгаков. Он не опоздал к началу концерта. Более того, - он вообще ни к чему не опоздал. Помаявшись минут десять, Господин Самый Главный Начальник решил - пора! И ну давай командовать и суетиться! А раз так, то члены команды стали проявлять небольшие, грамм по пятьдесят, признаки всеобщей заинтересованности. В конце концов додумались позвать на это дело водителей и с их помощью ещё разочек, как казаки на марше, вкатиться на площадь к зданию со странным плакатом на русском (?) языке.

Когда из своего номера вышел Виталик в куртке цвета своего вишнёвого "ДАТСУНА" я, признаться, несколько оторопел и славно удивился. Во-первых, лицо его было курточного колера, а во-вторых, оно было необыкновенно заспанным. Словно человека насильно продержали во сне, по меньшей мере, неделю непрерывно опаивая каким-нибудь дешёвым пивом. Сильно заплывшие сонные глаза и весь его "бодрый" облик сильно напоминали президента Ельцина во время дирижирования германским военным оркестром. Для меня до сих пор остаётся загадкой, как Виталик с таким лицом весь вечер спокойно ездил по Славянке на своей машине.

Когда мы, гудя сигналами, вкатились на площадь, мирные граждане, совершавшие вечерний променаж, повернули к нам головы. Нас ждали, несмотря ни на что. На эшафоте появилась аппаратура, микрофоны в количестве пяти штук, начальство с ветераном войны и труда и три девушки в кокошниках. Около помоста густо, как комары на болоте, клубился народ.

Когда бард-автопробег вышел из машин, Татьяна Булгакова начала уговаривать меня повесить баннеры на эшафот, в качестве последнего штриха праздника. Иначе, по её мнению, всё пойдёт насмарку. В тот момент меня ещё можно было легко убедить в этом. И я даже сделал честную попытку отыскать место, куда можно было бы их присобачить. Результат оказался неутешителен, для баннеров. Их можно было только постелить под ноги. Татьяна на это, естественно, "пойтить" не могла! Приятно, что для некоторых людей свои проблемы дороже всех на свете. Народ думал о развлечениях, начальство о мероприятии, барды о своих песнях, Таня Булгакова о баннерах. А мне мечталось о мороженом. Переплетение разных интересов завязалось в оригинальный клубок, и в результате в воздухе повис непередаваемый аромат массового праздника.

Официальные лица выступали, как могли. Тётеньки, переминаясь с ноги на ногу, сказали своё приветствие и дали знак девушкам в кокошниках угостить дорогих гостей караваем хлеба. Булгаков своими пальцами попытался отщипнуть корку. Народ загудел от восторга. Всем стало ясно, что к празднику готовиться начали за месяц. И в самый первый день подготовительного периода испекли этот самый каравай. К нашему приезду хлеб стал жестким, как покрышка трактора "Беларусь" и крепким подобно танковой гусенице. Но Сергей ловко справился с поставленной задачей. Он сумел своей волшебной рукой вцепиться в подарок радушных хозяев, а своими двумя челюстями отгрызть замечательный кусок каравая, а после, на глазах у всех, начал есть его. Дальше Булгаков, кое-как проталкивая слабо разжёванные корочки хорошо просушенного хлеба, на правах вдохновителя и автора всей идеи ловко приплёл дату двадцать первого июня ко дню рождения покойного Юрия Визбора, шестидесятитрехлетию песни "Бригантина" и Дню российской молодёжи. Слегка ошалевший от такого оборота дел ветеран войны и труда в ответном слове велел участникам акции в ходе путешествия по городам и весям Приморья передать в Белый дом Биллу Клинтону своё несогласие с бомбардировкой Югославии, попутно пожелав смерти всем империалистам. Одним словом, концерт на открытом воздухе пошёл самым полным ходом сам собой, совершенно не обращая внимания на регламент и задумки устроителей мероприятия.

Граждане посёлка обсуждали между собой костюмы выступающих. Невнятный гомон гудел над площадью. Молодёжь слонялась подобно пьяному таракану, сама не понимая - чего ей надо. А когда сводный хор бардов и лиц, не имеющих к ним никакого отношения, вернувшись с возложения цветов памятнику, грянул "Бригантину", публика, слегка присев от испуга, почти всем составом проявила невнятный интерес к происходящему на эшафоте. Это означало одно - акция под названием "Второй бард-автопробег", обрела свои зримые очертания.

Дима Брызгалов был удостоен великой чести. Он первым начал петь свои песни отдельно от сводного хора. Анонсируя его выступление, Булгаков бесстыдно вывалил на всех целое ведро отъявленных комплиментов. "Молодой, задорный, перспективный" - самые деликатные из них. Огорошенный Дима вышел на сцену с видом человека, у которого только что отняли всё, и принялся за дело. Мрачно и решительно, как самурай перед харакири. Возвышенно, мрачно и решительно. Публика молча слушала, решая в своих мозгах некий вопрос: "Кто этот "молодой, задорный, перспективный"? Начинающий конферансье, выражающий свой стиль ведения концерта мрачными стихами под гитарные переборы или…? Слегка поостыв и пораскинув мозгами народ, в большинстве, решил, что Дима причастен к авторам-исполнителям. А поняв это, весело, с явным облегчением загомонила.

Я не являюсь сторонником подобных концертов на открытом воздухе. Хуже только работа певца в какой-нибудь забегаловке. Поэтому лучшим решением для меня стало желание получить максимум удовольствия от самого факта события, а не от его сути. Слабовольно отдавшись ему, начал я бесцельно слоняться в различных направлениях. Жизнь кипела. Подъезжали и отъезжали какие-то машины. Семья Сербиных торговала кассетами, книжками и компакт-дисками, красиво разложив товар в кузове "Датсуна". Исполинских размеров молодая местная леди, где-то уже доведя себя до слабо вменяемого состояния, лунным айсбергом тихо и хаотично пересекала скопления людей. Распорядись судьба иначе, как пить дать, снесла бы она эшафот как "Титаник" вместе с жёлтым плакатом и Андреем Земсковым, который в этот момент, сменив Диму Брызгалова, энергично пел свои песни.

Мучимый тайной надеждой всё же увидеть катастрофу, я пододвинулся поближе к сценической площадке. Но там так ничего особенного и не произошло. Однако судьба дала мне большой утешительный приз, в виде двух лиц разного пола, которым уже посчастливилось пасть жертвами индивидуальных природных катаклизмов. Первым бросался в глаза колоритный усатый лысый мужик с поломанной ногой в гипсе. Он сидел в неудобной позе, на стульчике непонятной конструкции, крепко, наперевес держа руками гитару. Всё в его облике говорило о страстном желании выступить перед земляками на этом лобном месте. Пусть даже ему за это доломают остальные ноги, оторвут руки и начисто снесут буйную голову. Обиженный злой судьбой, он сам напоминал буйную стихию в своём решительном хотении. Я сразу и сильно его зауважал и решил держаться от него подальше. Как позже выяснилось, - это был Копейкин. Накануне пробега он, на свою беду, сломал ногу. Из-за этого его не было в нашем составе.

Второй жертвой была Катя Кочеткова, готовая выступать со своей программой в составе ансамбля "Зеркало-река". У неё болел зуб, заявлявший о своём гнилом существовании огромным флюсом на нижней челюсти. Часть её лица из-за этого оканчивалась квадратной челюстью. Но только с левой стороны. Если быть непредвзятым, то в её образе очень удачно соединились Мохаммед Али после боя за звание чемпиона мира и лик Сикстинской Мадонны перед непорочным зачатием. Присутствовала, знаете ли, этакая скорбная красота работы Пикассо в реальном исполнении. Человек шёл на подвиг и всё для себя решил. Для меня, не в меру впечатлительного мальчика, этих двух было уже слишком много. Поэтому я снова двинулся в сторону противоположной сцене, поближе к ночному киоску, стоявшему метров за двести от всех и торговавшим какой-то снедью.

У киоска ошивались (другого слова нет) Цветков с Ивановым. Они готовились выступить дуэтом перед жителями Славянки и для успешного начала своего мероприятия вдохновенно дискутировали о мерах стимуляции своих творческих способностей. Иванов считал, что лучше всего для этого подходит плотный ужин с мясными блюдами и хорошей водочкой. Цветкову, в принципе согласному с таким поворотом мысли коллеги, всё же было достаточно бутылки пива с солёными сухариками. При моём подходе и непосредственном включении в разговор решили ограничится пивом для них, бутылкой лимонада для меня и гамбургерами всем троим уважаемым присутствующим. Благо, большего в киоске и не было.

Цветкова, как человека-вегетарианца, больше бы устроил гамбургер с запечённым малосольным огурцом. Однако, торговавшая вечерними вкусностями женщина в ответ на вопрос о растительном аналоге сосиски в хот-доге всем своим видом показала желание позвать милицию. Пришлось Серёже мучительно объедать мучную часть своего угощения, уступая нам мясистую часть внутренностей своего кулинарного изделия.

Вкушая плоды вечерней торговой операции, наша тёплая компания интеллигентно начала обсуждать концерт, своим чередом текущий по площади. Иванов не без желчи сетовал на не совсем уместный к случаю подбор репертуара у своих товарищей по цеху. Цветков кивал головой, не отрывая губ от бутылки пива "Афанасий". А я оставался не в курсе обсуждаемого предмета, так как звуки, долетающие до нас со сцены, ко времени прохождения двухсотметровой дистанции были крайне невнятными и сильно смахивали на шум работающей паровой сенокосилки. Понятно, что как человеку абсолютно новому мне трудновато было выделить лирическую направленность репертуара каждого конкретного исполнителя. Оставалось только молча восхищаться продвинутостью моих сотрапезников. Заблаговременно уничтожив гамбургеры, наша тройка приблизилась к концертной площадке.

Там уже вплотную к Иванову подходила его очередь выступать со своими номерами. Сергей Булгаков объявил его, и Лёха вышел на сцену вместе с Цветковым. Публика в ответ на это решила слегка оживиться и погадать, кто из этих двоих лохматых будет Ивановым и кто из них таки лучше поёт. После короткого гомона по этому поводу народ решил просто послушать песню, а не забивать свои головы всякой ерундой. Честно скажу - о первом номере их совместного выступления нельзя абсолютно ничего сказать. Исполнили, как кирпич в море кинули: брызг и пузырей много, а на поверхность никто так и не всплыл. А потом они вспомнили так вовремя почившего юбиляра Юрия Визбора. Лёха начал петь "Одинокого гитариста". Хорошо начал. В середине стало заметно, что у него лицо свело судорогой и на глазах набрякли слёзы величиной с горошину. Растрогался от собственного пения, стал спотыкаться, судорожно сглатывать, изо всех сил выпрямлять и разглаживать лицо. Видно так его разобрало, что борьба с фэйсом высосала все его силы. На песню почти ничего не осталось. Хорошо, Цветков от волнения и ранее выпитого пива начал портачить, поэтому оплошность солиста была не очень заметна. Так и прошло их выступление во взаимных дополнениях и украшениях. Люди, стоящие в вечернем тумане, ничего толком и не поняли, но проводили их бурными овациями. Точнее проводили Алексея. Гитарист Серёга остался подыгрывать Светлане Курниковой и Кате Кочетковой.

Отважные девчонки бодро взобрались на эшафот. Одеты они были с максимальной одинаковостью. У обеих были широко открытые от ужаса серые глаза, ватные ноги и траурного цвета юбки. Пока они шли к своему лобному месту, Булгаков замечательно рассказывал о необычайной нестабильности их ансамбля "Зеркало-река". Сколько в точности народа входит в этот коллектив, он так и не сообщил. Видимо точных статистических данных у него в голове не оказалось. Поэтому он ограничился парочкой комплиментов в их адрес, несколькими цифрами, не относящимися к делу, и парой-тройкой приличных жестов. При выполнении последнего жеста непринуждённо пододвинул к Цветкову то, что уже было на сцене, то есть Свету и Катю, и изящно скатился куда-то вбок по лестнице.

Девчонки встали у микрофонов, глядя в непроницаемую даль. Затем они с решимостью камикадзе грянули песню. Публика тупо стояла и слушала. А я отчего-то стал трястись в волнении и жутко стесняться. Всё-таки большие таланты умеют передавать своё состояние души всем окружающим, не спрашивая на то дозволения. Пели они просто великолепно. Лирический репертуар - их сильная сторона. После они спели чего-то весёлое. Вышло мило, трогательно, но не смешно. Хотя народ оказался добрым. Он точно знал, где улыбаться, и совершенно ясно представлял, где по замыслу исполнительниц должна находится шутка в каждом куплете. Попадал, может быть, не всегда метко, но зато весьма кучно.

Тут меня снова вынесло за пределы площади, где я снова уткнулся в Иванова с Цветковым. Оглянувшись на сцену, я убедился, что это не наваждение. Оказывается, пока я переваривал свои впечатления от "Зеркало-реки", их выступление закончилось, и на манеже давно уже пела Ирина Балашова с Женей Гатаулиным. Иванов по-доброму отозвался о Балашовой. "Какая бы не была хреновой аппаратура, а Ирка всё равно звучит хорошо!", - заключил Иванов. Цветков не возражал. А я, прислушавшись к работе паровой сенокосилки, почти без усилий различил женскую составляющую в её работе. Балашова действительно звучала над всем. "А Гатаулин зря поёт!", - резюмировал Лёха, отхлёбывая пиво из бутылки. Серёга опять ничего не сказал. А я опять прислушался. Ничего кроме аплодисментов слышно не было.

Потом на площади произошло какое-то событие, крепко сдобренное приветственными криками и патриотическим настроем. Оказывается, Булгаков вытащил на всеобщий обзор того самого, крепко и навсегда уважаемого мною мужика с загипсованными конечностями. Копейкин спел свою песню, бодро аккомпанируя себе на гитаре. Имеющий уши да услышит. Передавая Копейкина в заботливые руки друзей и родственников, Булгаков выдал стишок: "Если б у Копейкина не было рук, если б у Копейкина не было б ног. Этот старый наш друг всё равно бы спеть нам смог!". Народ смеялся, Копейкин млел, барды корчили рожи. В общем, скукота была редкостная.

Всё шло своим чередом. Благодаря усилиям ведущего, мне удалось узнать о Ларисе Жуковой несколько интересных фактов. Оказывается, она ездила вместе с Булгаковым в Хабаровск во время первого бард-автопробега, и там они тоже пели песни. Её все любят и уважают, чтут и лелеют. А сам он, почти не переставая, носит уважаемого врача экспедиции на руках и только ради концерта опустил её на землю. К микрофону вышла Лариса. Площадь, увидав воочию, что из себя представляет наш почётный медик, что-то уважительно гудела в адрес Булгакова. Доски под ней уважительно прогибались, издавая на всю округу подхалимские скрипы. Все видели, что она весьма заметная фигура в бардовском движении. О творческой стороне её выступления я никакого мнения составить не мог. Ибо мне в этот момент приспичило поинтересоваться, как идёт торговля с "ДАТСУНА".

В тот момент как-то думалось не о творческих людях и их планах, о которых всё равно расскажут. Гораздо интереснее были мои коллеги-водители. Ведь именно с ними в течение ближайших десяти дней предстояло ещё хлебать полной ложкой пыль дорог и, по возможности, постараться невредимыми вернуться обратно.

У "ДАТСУНА" торговля шла не шибко. Сербина Лена стояла около товара, всем своим видом похожая на живое воплощение олимпийского спокойствия. Я, в качестве примера, подвёл бы к ней Арнольда Шварценегера и показал бы ему, что представляет из себя настоящая невозмутимость, одетая на конкретного живого человека, и как её надо носить у себя на лице. Из имён, написанных на аудиокассетах, книгах и компакт-диске, мне знакома была только фамилия Митяева. Да и то только потому, что накануне ребята здорово его парафинили за снобизм, барство и заносчивость. В который раз, удивившись своему неведению, я поинтересовался у Лены: - Как идёт торговля? Она оптимистично сказала, что торговля никак не идёт. Раскупили все кассеты Земскова и одну Митяева.

Кто такой великий человек Андрей Земсков я не знал. Более того, я даже не подозревал, что он - участник этого бард-автопробега. Стоящий рядом со мной Андрей, худенький, с вечно готовым чего-то съязвить лицом парень, никак не ассоциировался с этой фамилией. Он тут же пошутил в адрес Митяева, сказав, что Олег Митяев это всего лишь солист, который работал некоторое время у классного гитариста Константина Тарасова. Подошедший к нам Паша Сербин заметил: - Ты-то, Андрюха, здесь, в Славянке, котируешься в шесть раз выше. На что Андрюха сказал с тенью лёгкого сожаления: - У меня было только шесть кассет. А больше я не успел записать. Тут я понял, кто в пробеге носит фамилию Земсков. Надеюсь, что он в этот момент не заподозрил меня в этом преступлении.

Пока я шатался от эшафота до круглосуточного киоска и обратно, наступила окончательная уличная темнота. Точнее густые Славянские сумерки. Пал сырой туман, и в нём запел Булгаков. Запахло окончанием концерта. Это радовало. Так как среди нас усиленно вертелись слухи об обильном ужине, поджидающем нас в одном из помещений этого славного посёлка. Из чувства солидарности с ребятами я как-то сразу проголодался и тут же начал томиться, ожидая окончания концерта, продолжающегося дольше, чем путь от Владивостока до Славянки. Кудрявый демон в очках и гитаре шумел со сцены о наболевшем. Страстно и сильно дёргал струны, сверкал из-под очков глазами. Он всячески баламутил несовершеннолетние и нестойкие умы местных барышень. На финише своего выступления Булгаков артистично изобразил неудачную попытку порвать шестую струну. Струна выдержала и не лопнула. Он даже несколько мгновений тряс свой чёрный "Фендер" как горячо любимого, но туповатого от выпитого друга. Публика зашумела радостно и одобрительно: после концерта ожидалась дискотека. Но на сцену, совершенно неправильно истолковав возгласы "Браво!" и "Бис!", вылез весь сводный хор, не постеснявшийся прихватить с собой трёх начальниц и искалеченного Копейкина. Своими криками о ночной дороге почившего юбиляра Ю. Визбора хор окончательно дал понять, что вечер на этом кончен. Остатки граждан, бесцельно шатающихся по площади, уныло поплелись по домам. Остатки молодёжи разогнали тётеньки-начальницы, сказав им о том, что дискотеки не будет. Концерт на этом закончился.

Все ждали ужина. Ходили замысловатыми кривыми, пытались унюхать запах не то чтобы пищи, а хотя бы столовой. Где-то, по словам начальства, в её недрах была наша обильная еда. Голод просыпался и поднимал свою голову даже у тех, кто сидит на диете из принципа (таких как, например, я позже узнал, Ирина Балашова). Стаей изголодавшихся шакалов сновали барды около осиротевшего эшафота, смутно скалили улыбки и, немного нервничая, тихо разговаривали, хищно полязгивая зубами. Одна только Катя Кочеткова, из-за созревающего флюса, старалась вести себя по-людски.

А вечер стоял ревматический. Мокрый и холодный. Потихоньку сырой туман, послеконцертная усталость, сговорившись заранее, стали удручать всеобщее настроение. Однако хорошенько преуспеть им в этом не удалось. Потому что как раз тут-то замечательные тётеньки и пригласили всех уважаемых гостей отужинать тем, чем бог послал. Весь автопробег в один миг воспрянул духом, загомонил разноголосо, сбился в один чёрный рой и затолкался в дверях исполкома. Споро влившись в фойе, народ стал озираться в поисках обещанной пищи и напрасных попытках обнаружить съедобные запахи. На первом этаже еды не было.

Спас людей, в душе этого не желая, Коля Бардин. Он вылез, как чёрт из табакерки, откуда-то из подвальных помещений, экспрессивно прокричал нам нечто маловразумительное с точки зрения классической филологии, но абсолютно ясное и понятное каждому русскому человеку. Мол, пища ждёт всех этажом ниже и нечего, дескать, стоять всем здесь как некое изделие чёрной металлургии в продуктах пищеварительного тракта крупного рогатого скота. Далее он кратенько сказал, что люди ждут, еда стынет, и кто не успеет поесть вовремя, пусть пеняет на себя. Пищу врагам он оставлять не желает, предпочитая, не жалея живота своего, проглотить оную без остатка. Фотограф Петя спросил: - Ты её только в себя съешь или поделишь на всех присутствующих? - В себя, - гордо ответил Коля. И нырнул в столовую.

Мне пришлось задать себе вопрос: хочу ли я быть в числе добровольных жертвователей своей порции на благо живота Бардинского? Ответ как-то всё получался отрицательным. Лучше лечь спать объевшимся, чем допустить такое варварское членовредительство Николая. Ему ведь, молодому пока ещё человеку, жить да жить. Может этому парню предстоит, при правильном пищевом раскладе, совершить какой-нибудь подвиг!? Догнать, допустим, злоумышленника. Или залезть на пальму, не сломав её. Полностью опираясь на свою природную мудрость, я решил: нельзя будущему герою идти на подвиг обожравшись. Внутренне гордясь собою, пошёл вниз, к столам и ужину.

В вопросах личной гигиены мне никогда не приходилось уличать себя в излишней строгости выполнения её правил. Однако мыть руки перед едой надо. Пока какой-то дяденька объяснял мне, приезжему и неумытому, как найти воду в служебном тёмном туалете и не заблудиться, пока заветная дверь отыскалась и отворилась, пока нашлась лампочка, которую зажгли, прошло достаточно времени. К моему второму пришествию в столовую на столах уже стояла нормальная, ничем съедобным не пахшая, хорошо остывшая пища. Народ с аппетитом поглощал первое остывшее горячее блюдо - суп из куриного окорочка с капустой. Было чем гордиться: в нашу честь давали обед! Среди прочих блюд, стоит выделить замечательный в своей страстности монолог Ирины Балашовой. Собрав за стол, за которым она сидела, всех двоих детей бард-автопробега (Галю Сербину и Полю Булгакову) эта замечательная исполнительница вслух предавалась размышлениям о поедании трупов. Смачно, со всеми подробностями, как несомненный знаток описывала она процесс убиения несчастных животных, их окоченения, расчленения и потрошения. С большим изыском и вкусом прошлась она по процессу образования трупных пятен, токсинов и прочих продуктов распада мёртвых тел. А после, в лёгкой (килограмм на семь) экзальтации вопрошала она у детей, жующих котлетки: не жалко ли им себя? Стоит ли травить свои юные, растущие и так бурно развивающиеся организмы?

Детки, затаив дыхание, с жарким интересом слушали страшилку в исполнении тёти Иры. Речь Ирины произвела тяжёлое впечатление только на повариху, в волнении разливавшей компот и чай мимо кружек на пол. Цветков звучно сглатывал слюну. Запах жареного мяса ему с детства нравился. Вздыхал тяжко от того, что его организм из-за предательского недосмотра природы отвергал мясо в качестве еды. Потом он, с ненавистью глядя куда-то в сторону, отдал нам свою котлету. Бардин с голодным и напрасным огоньком надежды в правом глазу шарил взором по столам и лицам, тщетно ожидая пропажи аппетита у окружающих. Он даже предложил для верности тем, кто откажется от ужина, нести еду к нему на стол. Те, кто был поближе, предложили ему перестать нести чушь, не то они оставят его без пищи путём удаления его за пределы помещения.

Во время трапезы не произошло ничего интересного. Булгаков, видно съев чего-то, начал актуализировать среди людей лозунг "Жахнем!". Лично мне больше импонирует его склонность отрывать струну со своей гитары в конце номера. Там присутствует своя логика. Накрутит себя певец, напоётся о тоске-кручине, распереживается, раздухарится, войдёт в раж и - хвать за самую толстую струну. Дернет, что есть духу, и отпустит. Стоит, сам не свой: очки блестят, глаза горят, публика орёт, руки гитару трясут. Просто чудо, а не песня! А тут… Люди тихо, мирно кушают. Молча переваривают трупную речь Балашовой. Свершают групповой интимный процесс поглощения пищи. А Булгаков неизвестно из каких побуждений (наверно, съел чего-то), выпучив бесстыжие глаза, орёт и других заставляет с набитым ртом "Жахнем!". И не ясно, что лучше делать: хором - пукнуть разом или "жахнуть" громче? Эстетический смысл от этого не изменяется. Однако наше пионерское прошлое даёт о себе знать даже тогда, когда мы и знать этого не хотим. Рефлекторно. Как научили в детстве пионервожатые кричать задорно девизы и речёвки, так голосить, чтобы в Москве было слышно. Особенно, если это связано с большим "СПАСИБО!" за сытный ужин. В общем, пёрнули, в смысле "ЖАХНУЛИ", с оттяжкой, от всей души и поблагодарили.

Когда народ наелся и почувствовал себя человеком, поварихи, румяно улыбаясь, прозрачно намекнули на следующее обстоятельство. Дескать, одним, даже не зная каким большим, "спасибо" не отделаешься. Поэтому, в знак межсоциального согласия, в целях удачной смычки города и деревни труженицам электроплиты и общественного питания просто как воздух необходима клёвая песня. Иначе картофельное пюре в животах артистов слипнется и встанет большим занозистым колом. Этим нас не испугали. Вальяжно отхлёбывая из погрызаных с краёв фаянсовых кружек, мы лишь сыто улыбались. Угроза поварих вызвала у большинства ленивую радость. Перспектива замедленной пытки едой, вставшей колом, означала для них только продление во времени непередаваемо приятного ощущения сытости.

Цветков предал всех. Как человек больших аппетитов и скромных притязаний. А может наоборот, скромных аппетитов и больших притязаний? Пёс его знает. Короче, Серёга Цветков, схватив гитару, решил исправить неловкость, которую начали чувствовать почти все женщины: Светка Курникова, Татьяна Булгакова и прочие. Особую благодарность за мясные блюда, наверное, хотела выразить Ирина Балашова. Образцово-показательным пионерским хором пропели песню о чудаке, по жизни ограниченном в выборе красок. Они пели, а мне отчего-то ностальгически вспоминался пионерский лагерь, утренние линейки, ночные проверки, тур- и культ-походы. Общую чистоту этих образов портил добрый физрук на утренней зарядке, в вечно вздыбленных плавках ядовито-красного цвета. Вместе с песней кончился ужин. Вся шайка-лейка затопала на улицу.

Виктор Седнин, г. Владивосток

 http://ksp-dv.narod.ru/Bardachok/memuary_o_bardprobege.html