Эпиграф:

- В течение последних десяти лет я читал с минимально гарантированным успехом четыре строчки:

-На исходе двадцатого века,
Когда жизнь непосильна уму,
Как же нужно любить человека,
Чтобы взять и приехать к нему!-

В нашем с тобой случае пусть звучит так:
-На заре двадцать первого века..." ( а дальше - по тексту)

Поэт Владимир Вишневский

А ведь он прав: для того, чтобы приехать на ночь из Раананы в Иерусалим, а наутро мчаться в Тель-Авив на радио, едва успевая в прямой эфир (учтя еще мою "передвиженческую" лень), действительно нужно очень любить человека, ради встречи с которым все это проделываешь. Этот человек - Владимир Вишневский, с которым мы весело сдружились во время Международного фестиваля юмора "Бесэдер?-94" - "Вокруг смеха" и не виделись целых шесть лет. Наконец, возникла возможность встретиться: в Иерусалиме проходит Международная книжная ярмарка.

В павильонах людно и холодно (вовсю работают кондиционеры). Мы с режиссером-оператором Сашей Тарле продвигаемся на звук русской речи, который выводит нас к стенду Марка Галесника. Здесь же царит и объект моего путешествия - классик одностиший. После первых приветственных минут решительно включаю диктофон, чем безжалостно отвлекаю поэта от раздачи автографов.

- ...Отмотай пленку назад: мы с тобой (не будем прикидываться, что мы - "на вы-: мы - на "мы-) не виделись целую вечность. С тех самых пор, как в Израиле проводился замечательный фестиваль "Бесэдер?" "94 - "Вокруг смеха". Вспоминается, прежде всего, Сан Саныч Иванов. Он был знаковой фигурой для этого фестиваля: ассоциировался у людей, уехавших из бывшего Союза и смотрящих российское телевидение с передачей "Вокруг смеха". По улицам Израиля шла почти донкихотская фигура Иванова, я написал об этом: "Ой, "Вокруг смеха" пошел!" - шарахнулась одна пожилая еврейка, которая после эмиграции стала русской"... Мы все ловили невероятный кайф общения - "Кому ж еще встречаться, как не нам"... Закрытие фестиваля мы бурно отметили на вилле в Савьоне у посла Бовина. В эпицентре застолья хозяин виллы сидел, как Фальстаф, и говорил помощнику: "Нагребите мне еще селедочки с картошечкой"... Кстати, мы с ним иногда встречаемся на разных мероприятиях. Однажды он, сидя за мной, произнес (ты же знаешь, как заразительна бацилла рифмовки): "Передо мной вишневский зад, но, все равно, я очень рад", - намекал на программу "Вишневский сад"... Тогда, на приеме в 1994 году, вокруг Бовина клубился весь состав российских сатириков - Иртеньев, Шендерович, Шифрин, Новикова, Мишин... Это была даже не прошлая эпоха, а позапрошлая. Все тогда вкладывали деньги в очередную пирамиду под названием "Чара". Помню, на вилле у Бовина Иванов, узнав, что "Титаник" "Чары" опасно накренился, попросил у посла разрешения позвонить в Москву. Я написал в воспоминаниях: "Все будет нормально!" - сказал Саша, выходя с телефоном из кустов (милый Саша!)" Потом из кустов позвонил Иртеньев, Фарада, я, остальные; дальше народ стал звонить по второму кругу. И Бовин, не ослабляя внимания к застолью, но, тем не менее, контролируя ситуацию, сказал: "Ребята, я всего лишь посол, а не миллионер!" А потом мы все вместе купались в бассейне. Помнишь?

- Еще бы! Слушай, книги не покупают. Может, мой диктофон отпугивает?

- Не страшно. Смотри, что на моем календарике написано: "В готовности в "облому" - наша сила". Хочешь, подарю?

- Книжечку лучше подари.

- Книжку - само собой: заметено.

- Спасибо. Мы заговорили о позапрошлой эпохе...

- О фестивальной - к сожалению, та эпоха закончилась.

- А помнишь, как во время наших выступлений произошли два террористических акта? Мы не знали, выйдем ли в очередной вечер на сцену или концерт отменят...

- Помню. Вы и сейчас как на пороховой бочке. Но то, что происходит в Израиле, не может являться основанием к вам не ехать. Мы всегда живем, вставив голову в пасть крокодила или льва, ну и что? У нас, в России, тоже опасно. Кстати, тогда, в 1994, меня поразил высокий по сравнению с Москвой уровень безопасности в центре Иерусалима. Своего рода норма жизни: детей можно ночью отпустить гулять.

- Особенности нашей страны.

- Особенная страна, адрес в Интернете - ie.ru.salim (лат. - Полина). Знаешь, какие мои стихи сейчас в Москве стали крылатыми? Я со своей половиной познакомился на шестидесятилетии друга, "раввина всея Руси" Адольфа Шаевича. Я ему тогда написал: "Такая русская равнина, что впору вызывать раввина. Дывлюсь я на тэбэ и радуюсь: "Рэбэ!" - украинский привет твоему Запорожью.

- За привет - спасибо, а про половину - чуть подробнее.

- На юбилее Шаевича в 1997 году я встретил девушку Таню - мы теперь вместе. Я ей написал: "Ты мне - жена от Бога, от раввина. Не лучшая моя, но - половина".

- Чего это - не лучшая?

- Лучшая. Конечно, лучшая.

- Володя, обрати внимание: узнают тебя, улыбаются... Простите, книгу с автографом поэта Вишневского не желаете приобрести?

- Оставь, не пугай людей: пусть сами определятся.

- Мы с тобой завязли в позавчерашнем дне - даже до вчерашнего никак не доберемся.

- Мы начали со всего лишь легкого воспоминания. Можно тебе дать совет? Хотя советы профессионалу незачем давать...

- Напротив: истинный профессионал всегда нуждается в советах.

- Правильно - это хорошее суждение профессионала. Итак, совет: можешь сделать врезку от своего имени, где скажешь, что мы познакомились в позапрошлую эпоху. Ведь так долго не дружат.

- Да мы с тобой, по сути, и подружиться-то не успели.

- "Они дружили, но не омрачали свою дружбу общением". Я, между прочим, в Израиль после нашего знакомства несколько раз приезжал, но мы с тобой не встречались. А вот, например, Лариса Герштейн, в отличие от тебя, пришедшая на мой иерусалимский вечер, подарила мне флягу-портсигар - это теперь моя любимая вещь...

- Володя, ты прибавил в весе?

- Типун тебе на язык! Я накачался. Чего смотришь - нет у меня живота. Прекрати немедленно! Лучше потрогай, какие бицепсы накачал!

- Здорово! Не рефлексируй: нет у тебя живота, нет! И вообще веди себя прилично: нас, между прочим, Саша Тарле видиокамерой снимает.

- У меня в новой книжке есть одностишие, посвященное операторам: "Веселится и бликует весь народ". А вот одностишие уже из компьютерной эры: "Любимая, нажми на "сохранить"!"

- Скажи, пожалуйста, какого одностишия у тебя нет?

- Как это ни печально сознавать, у меня есть одностишия на все случаи жизни... Какого нет? У меня нет ничего, короче одностиший.

- Я не спросила, что у тебя есть, короче одностишия. Я спросила, какого одностишия у тебя нет.

- Ну, например, к слову "нет-: "Божественно, как "нет" моей желанной".

- Третий раз задаю вопрос об отсутствующем одностишие...

- Давай запросим компьютер об "Обнаженной натуре-: "Я больше голой вас не представляю", "По телефону смотритесь вы лучше", "Кто обнажился, тот уже навязчив".

- Володя, все это я знаю. Четвертый раз задаю вопрос: какого одностишия у тебя нет?

- Какого одностишия у меня нет? Минуточку... "Нет у меня такого одностишья".

- Наконец-то родился экспромт. А я уж, было, подумала, что у тебя имеются заготовки на все случаи жизни.

- Нет, у меня готовность к экспромту очень высокая. Но ведь есть и то, чего ты не знаешь. Например: "Жить надо так, чтоб не сказали: "Помер!"

- "Давно ты не лежал в Колонном зале".

- А вот - про весну: "Печален вид отброшенных коньков".

- Высокий класс. Куда возвращаемся - в день позавчерашний, вчерашний?

- В какой хочешь - веди собрание.

- Веду. Изменился ли ты за истекший период?

- Да, конечно: стал пить, курить и заниматься спортом одновременно.

- И усы у тебя изменились.

- В Израиле я вынужден их подстригать, чтобы не выглядеть лицом, представляющим опасность для еврейского населения. Но, с другой стороны, в России меня идентифицируют именно с усами. Недавно, когда я проходил на кастинг для передачи "О, счастливчик!" (и почти его прошел), меня попросили сбрить усы. Я ответил, что российский народ меня без них не узнает, меня успокоили: "Будут узнавать со спины". А чего мы все - про усы?

- И вправду. Лучше - о телевидении.

- За месяц до пожара я написал пророческое: "Останкино" - как много в этом звуке! А взять его уж не доходят руки".

- Да вы, батенька, - пророк?

- "Да, я пророк, но я же Сострадамус".

- Думаю, уже кому-то из журналистов приходило в голову взять у тебя интервью, которое состояло из вопросов и твоих ответов-одностиший.

- Да, так сделали в журнале "Сатирикон"... Понимаешь, к сожалению или к счастью, я написал уже обо всем. Но меня волнует то, что я напишу завтра.

- А что ты напишешь завтра?

- Не знаю, но меня этот вопрос волнует. Меня многое волнует. Я излучаю приветливость и оптимизм, но люди ошибочно приписывают мне лишние благополучие и самодовольство, которых у меня нет. Пока еще мне хватает сознания, самоиронии и, скажем так, малого ума, чтобы контролировать движение своей крыши: постоянно себя одергиваю.

- Ты - человек, сомневающийся в себе?

- Еще бы! Конечно, сомневающийся. Другое дело, я понял, в чем моя удача.

- И в чем твоя удача?

- В том, что я родился у своих родителей. В том, что я успел их при жизни чем-то порадовать, - кроме того, что их просто пережил, что не всем, увы, удавалось в России. Цитирую тебе начало автобиографии: "Я сообщаю о том, что я родился 20 августа 1953 года лишь для того, чтобы сказать о своих родителях". И дальше я пишу о своих родителях, о гениальном чувстве юмора, которое было у моей мамы и которое мне толикой передалось, - именно благодаря этому люди на меня обратили внимание.

- Мама - с Украины?

- Нет, мама - из Москвы, с Украины - папа: Новоград-Волынский... Все, что я написал, тиражируемое и хвалимое, не стоит одной строчки из новогоднего послания моей мамочки: "Я полюбила тебя, сынок, с первого взгляда". Это и будет Посвящением в моей книжке, которая выйдет через неделю... Говорю это к тому, что понял: при всем том, что я рос в постоянном неудовлетворении - у меня нет того, нет этого - сейчас себя чувствую моложе, чем чувствовал в двадцать лет.

- "Нет того, нет этого", - что имеется в виду?

- Многого не было: желаемой внешности, уверенности в себе, бытовых атрибутов... Но наступил момент, когда я вдруг понял: в России быть на свободе - счастье. Вот смотри: моя книжка начинается такими стихами:

Ты вышел в город - не в последний путь.
И день весь из себя я - при погоде.
Погода такова, чтоб подчеркнуть
Всю прелесть пребыванья на свободе. "

Мне кажется, что сегодня в России мера ценностей, смака жизни -
степень нелишенности свободы.

- Что для тебя свобода?

- Возможность принять любое решение. И - не принять любое, что еще более драгоценно. И - собственное решение. Я ведь - совок, родом из Совка. Все, что я написал и чем стал интересен, можно написать, только будучи совком. Попробуй переведи "Давно я не лежал в Колонном зале" на американский язык. Говорю это не для того, чтобы постфактум оправдать свою жизнь. Сколько времени я потерял... Я завидую молодым - они намного умнее нас!

- Молодые - не совки?

- Нет. Можно говорить, что они не так романтичны, как были мы. Я написал:

Этих дней типажи - молодцы:
Бороздя, покоряют просторы.
Интернетствующие юнцы
И таксиствующие сутенеры.

- Но я ни о чем не жалею, потому что все траты времени лишь для поэта божественны. Всё, что мне казалось тратой времени, оказалось накопительным периодом. Я собрал чего-то, выплеснул, создал собственный жанр, утвердив его... В то же время, все равно, завидую молодым: если бы мне сейчас было двадцать лет... Понимаешь, это не расхожий пафосный зачин: "Если начать жизнь сначала, я бы..."

- А чем бы ты занялся?

- Может быть, чем-то другим. Во мне от матери было заложено немало талантов, впрочем, от папы - жизненно важные неумения - нахамить, не сказать "спасибо", не помнить добра. Я продолжу по памяти цитировать то, что в книге - вместо автобиографии: "Мои родители были... Они были и есть. Просто общаемся мы сейчас иначе, просто я здороваюсь с ними раньше, чем прежде. Я просыпаюсь, благодарю, Кого Следует, - и здороваюсь с моими родителями. Моя мать, Евгения Яковлевна Вишневская, по своему юмору, интеллекту, женственности, обаянию и молодости до последнего дня была выдающейся женщиной, что признавали все. Уже незадолго До... она рассказывала мне, что, когда была на пятом месяце, много смеялась. Соблазнительно думать, что это предопределило мою скромно-нескромную возможность улыбнуть одновременно более трех человек... И если люди обратили и обращают на меня свое благосклонное внимание, то лишь только потому, что я - ее сын. Можно было наследственно двинуться по линии любого из мощных ее дарований. Но я пишу свои путни".

- Путни?

- Сын одного моего приятеля сказал о своих виршах: "Папа, это не стихи, это путни". Мне очень понравилось слово - оно убеждает своим звучанием. Я написал:

Да, вы - на лире, я - на лютне.
Да-да, со мной вопрос решен:
Да, господа, пишу я путни,
Но я пишу их хорошо.

- Конечно, жаль, что мало времени остается...

- Куда ты спешишь, Володя?

- Не спешу, наоборот: моя спутница младше меня на двадцать два года... Говорю ей: "Да, в третьем браке так смешить не будут". Или: "Скажи, а ты - веселая вдова?" В обществе уже все привыкали, что эта девушка - со мной. Я говорю: "Вот, прыгалки потеряла - меня в школу вызывают опять".

- Приятно, наверное, баловать ее, возить, показывать все, рассказывать...

- Приятно, но мы уже прошли весь этот первый круг: два с половиной года вместе... Слушай, набей трубочку, а?

Необходимое пояснение: я, курящая трубку, сама того не желая, "подсадила" на нее поэта Вишневского - благо у меня имелась запасная. Дело это оказалось хлопотным: постоянно приходилось трубку прочищать, набивать табаком... Поэт, разумеется, сочинил одностишие: "Ему набила трубку я вручную". Глубоко затягиваясь табаком "Боркум риф", он исполнил монолог о пользе курения:

- Будучи человеком глубоконекурящим, но, в то же время - убежденнопишущим, я на определенном этапе жизни зафиксировал в себе необходимость открыть новые допинги для работы - чтобы утром расшевелить мозги. Легко вообразить, что после утренней чашки кофе передо мной возникла дилемма: как усилить кайф. Как человек, покуривавший втайне от себя, я вдруг расшифровал свои ощущения благодаря одной фразе Бродского, процитированной Довлатовым. Когда Бродскому после первого инфаркта запретили курить, он воскликнул: "Но если утром после чашки кофе не выкурить сигарету, для чего же тогда вообще вставать?" Поэтому утром после чашки кофе, если есть возможность посидеть поработать, я себе позволяю некоторые отступления.

- Ты сибарит?

- По возможности. Вообще же, при всем своем раздолбайстве, я, как выяснилось, трудоголик. Видишь, даже трубку, в которую ты меня посвятила, курю урывками. Чтобы жизнь не казалось совсем медом, курю ее сладкими перебежками, потому что глубоко убежден: кратковременный кайф более драгоценен, чем постоянный. А за то, что трубку научила курить, спасибо. Кстати, мне многое хорошее в жизни приходило с легкой руки женщин, как это не саморазоблачительно признавать. Не зарабатывая дешевого капитала перед женским электоратом, хочу сказать: знаю, как женщина может создать, и как может разрушить. Поэтому всегда выражаю благодарность женщинам за все, что они мне дали в жизни. Далее следует монолог поэта Вишневского о женщинах.

- Он последует во второй части интервью. Первую же завершим твоими стихами:

...Конечно, это будет малый зал.
А не большой.
Не комплекс "Олимпийский".
Когда б собрать всех тех, кого любил,
точней, хотя б однажды возымел, -
понятно, не большой, а малый зал!..
Но все-таки стоять в проходах будут.
(Не надо мне подсказывать "лежать-)

Часть вторая.

Итак, как и было обещано неделю назад, вторую часть беседы с Владимиром Вишневским мы начинаем с монолога о женщинах:

- В юности я рассказал своему старшему другу, поэту Алексею Дидурову, о неразделенной любви к одной женщине. Алексей мне сказал: "Старик, вот я, умный человек, все думаю: почему мы постоянно говорим о бабах? И только в индийском эпосе вычитал ответ на давно волнующий меня вопрос. В "МАХАБХАРАТЕ" написано: "Мужчина умен от книг, а женщина умна от рождения"... Мне кажется, рождаясь, женщина генетически воспроизводит в себе весь опыт предыдущих поколений. Один француз написал: "В своей жизни я встречал полных идиотов, но не встречал ни одной полной идиотки". Любая якобы глупая женщин мистична и загадочна, она может одним своим поступком или жестом поставить в неудобное положение массу умных мужей - в этом ее высота. В моей жизни самые приятные моменты были связаны не с дружбой с мужчинами, а с попытками добиться той или иной женщины. Сколько я потерял времени, сил (как выяснилось - не напрасно); сколько женщин отпугивалось энергичностью моего желания их. До сих пор в свои сорок семь лет, имея на своем счету немало красивых побед и ярких поражений, испытываю к женщинам одно лишь чувство благодарности. Хотя бы за то, что они для меня являются стимулом что-то создавать. Пушкин был прав, когда говорил: "Благосклонное внимание женщин - почти единственная причина всех наших усилий". Это абсолютно про меня. Быть отвергнутым и вернуться со славой - именно так всегда можно было объяснить то, что другим казалось моим тщеславием или честолюбием. Без всякого кокетства могу сказать: считаю себя человеком примитивно-простодушным. Всегда хотел прославиться только для того, чтобы добиться определенной женщины. Но, знаешь, пришла известность, однако не облегчила пути к тем женщинам, которых я выбирал. Более того... Пока Таня не слышит, скажу тебе что-то, чего еще не говорил никому из журналистов.

- "Давно я не писала эксклюзива".

- "Боюсь, нам тут не светит эксклюзив". Так вот, уже заимев определенный имидж, я столкнулся с интересным явлением. Многие женщины, которых выбираю или добиваюсь, хотят быть первыми, мне отказавшими. "Все Вишневскому, грубо говоря, дают, а я не дам", - так рассуждает одна, вторая, третья... Таким образом, складывается цепь моих не столько ярких побед, сколько ярких поражений.

- Это и был эксклюзив?

- Специально для Лиоры Ган... Я как-то посещал американские курсы, обучающие, как нужно жить. Там учили: тебе кто-то чего-то не дал, ты отойди - то же самое тебе другой человек даст с радостью. Понятно, что речь идет о любви. Мы с нашей российской ментальностью воскликнули: "Нам не от любого это надо!" А с годами я понял: если не все, кто нами выбран, идет навстречу, - жить не скучно.

- Выходит, женщины, которые тебе отказывали, были правы?

- Конечно. Я-то прекрасно знаю, как они были правы.

- Что же из этого следует?

- Что мне не скучно жить.

- Володя, веришь ли ты в дружбу между мальчиком и девочкой?

- На эту тему есть анекдот. Один гей спрашивает у другого: "Вы верите в дружбу между двумя мальчиками?" Второй отвечает: "Все может быть, но природа, рано или поздно" свое возьмет"... Я, как один из последних в устаревающей конфессии примитивных, отсталых мужчин, которые почему-то любят женщин, в дружбу между мальчиком и девочкой и верю и не верю: природа возьмет свое. Сам я никогда не унизился до дружбы с той женщиной, которой добивался или которая добивалась меня.

- Считаешь дружбу унижением?

- О нет, просто я о дружбе с той, с кем могли бы и должны были сложиться другие отношения.

- Ставишь любовь выше дружбы? Но ведь дружба может быть навсегда, а любовные отношения - не надолго.

- Дружба, в отличие от любви, не бывает без взаимности, правда? Я сейчас стал ценить дружбу. Что до остального... Всегда должна существовать женщина, которой ты не добился.

- И ты будешь с ней дружить?

- Нет, не смогу. Бывало, что я своих любовниц превращал в сестер, но с теми, кто любовницами не стал, дружить не мог... Слушай, куда мы забрели? Мне трудно так подробно говорить о себе: самоирония останавливает. Претит рассказывать о своих повадках, причудах, вплоть до физиологических. Зато готов ответить на твой конкретный вопрос.

- И этот вопрос - о наличие у тебя комплекса неполноценности.

- Иногда я отвечаю тем, кто меня знал прежним и знает нынешним: "Уходят комплексы одни - приходят комплексы другие". Всю жизнь я комплексовал - иначе вряд ли чего-нибудь написал бы. Всегда двигателем творчества у меня была неудовлетворенность (заметь, не употребляю модного одно время слова "сублимация-).

- Действительно, устарело слово.

- Разве только оно? А как устарели слова "половая жизнь" - звучат просто как старая песня о главном. Да и сама половая жизнь устарела - это же, как выяснилось, просто пережиток социализма. Помню, в армии меня лишили отпуска за то, что командир нашел мой дневник с записью: "Вдали от службы половой ушел я в службу с головой". Невесть какое двустишие, а воспринималось как криминал... Многое, что с нами случалось, по результату оказалось к лучшему. Как сказал Самойлов, "спасибо всем, кто нам мешал, и слава тем, кто сам решал, кому не помогали". Я не могу сказать, что мне совсем не помогали, но, все-таки, главную вещь я сделал сам, собственноручно. Обычно нарушал завет Воланда: "Никогда ничего не проси".

- Уточним: "Никогда и ничего не просите, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут".

- Спасибо, что напомнила: существенное дополнение. Представь себе: как только я перестал просить, сами пришли и дали... Как ты понимаешь, я часто даю интервью - уже сложились некоторые стереотипы ответов на даже не заданные вопросы. Несколько дней назад мы в Хайфе были вместе с Татьяной Толстой, даже сдружились. Из уст ее отца, Никиты Толстого, я услышал слова Гофмана, которые помогли мне осмыслить многое, что со мной произошло: "Надо в жизни делать только то, что дается легко, но делать это изо всех сил".

- Ты так и поступаешь?

- Начнем издалека. Когда-то я писал длинные стихи о неразделенной любви (теперь пишу короткие о любви разделенной, которую в шутку называют сексом). Писал я довольно добротную лирику, стихи печатались, но никогда бы мне не принесли они ни славы, ни известности. Тем не менее, логика, органика моего внутреннего развития вывела меня на ту территорию, где меня смогли идентифицировать.

- Одностишия?

- Да, те самые одностишия, та самая ироническая поэзия. Возможно, я и не делаю свое дело изо всех сил, но сам факт, что я на него вышел, - это удача. Вишневского, какого-никакого, связывают с совершенно определенным явлением... Впрочем, слово "явление" о себе произнес не я, а один критик: "Поэт Вишневский (не будем говорить, какой: важно, что явление)". Каждый день город Москва посылает мне особые сигналы. Люди при встрече улыбаются, а не плюют мне вслед, - это больше, чем купание в узнаваемости, которая тоже имеется. Как сказал Познер, если каждый день показывать по телевизору лошадиный зад, он станет узнаваемым. Тем не менее, я говорю немножко о другом: мне важно не само узнавание, а его качество. Так вот, у людей на меня возникает улыбчивая, немрачная реакция. Идут, например, навстречу синхронно очкастые студенты с рюкзачками: "Ой, Вишневский... Хотите лизнуть мороженое?" Я каждый год участвую в празднике "Московского комсомольца". У меня есть там свой павильончик, где подписываю книжки - в гораздо большем количестве, чем сегодня. Я таким адреналином, такой светлой энергией накачиваюсь на весь год... Подходит девочка, угощает шоколадкой. Другая дарит фотографию - этим, конечно, стоит дорожить. Еще пример: парень и девушка, переругиваясь, идут к машине. Девушка ноет: "Валер, ну принеси мне, достань..." Парень отвечает: "Да на хрен нам это нужно?" И - безо всякого перехода: - О.... Смори - Вишневский пошел!" Привожу тебе примеры, выбранные наугад, - есть масса других.

- Я где-то прочла: "Феномен Вишневского в том, что народ не только знает его стихи, но почему-то знает его лицо".

- Ну, хорошо, я стал небезызвестным. Для меня узнаваемость - больше, чем какая-то пошлая преходящая категория. Я, кстати, придумал, что фискальным органам стоит подать мысль ввести налог на узнаваемость. Узнают тебя люди на улице - плати.

- Чем платишь ты?

- У меня есть стихи: "Теперь второе: по налогам. В неправедные нас не впрячь. Я радостно хожу под Богом: всегда плачу налог с удач". Если ты готов платить цену, в большинстве случаев тебе этого делать не приходится. Если ты не готов заплатить цены - заплатишь ее всегда. Для меня показателем некоторой зрелости является моя готовность платить. Это придает некоторую уверенность.

- Чем и за что ты готов платить?

- Мало ли... За свой сравнительно молодой внешний вид заплатил длительным одиночеством, отсутствием нормальной семейной жизни. Сегодня мой парус не столь одинокий, тем не менее, как сказал Жванецкий, "кто женился на молодой, заплатил сполна: она не увидит его молодым, он не увидит ее старой"... Мне трудно перечислить по эпизодам, но за все хорошее, что у меня есть в жизни, платил, и платить продолжаю. Чем? Да всем, чего не осуществил, что мне не удавалось. И, возможно, уже не удастся. Ведь, по сути, все, что с нами произойдет в будущем, уже предопределено. А сколько существует того, что суждено тебе в идеальном варианте, но с чем ты разминешься!..

- Может, не разминешься в следующей жизни?

- Все-таки, полагаюсь только на эту жизнь. Откладывать ничего не могу. Питаю малодушную надежду на то, что Бог мне позволить еще что-то успеть. Сколько раз у меня бывали ситуации, когда я уже просто на мосту стоял...

- Ты склонен к суициду?

- Вот уж нет. Чего у меня никогда не было - мыслей о самоубийстве. Знаешь, почему? Тема эта кровавая, ее нельзя касаться буквально, тем не менее, скажу. Самое страшное в самоубийстве не то, что человек над собой что-то совершил, а то, что в доли секунды между совершенным над собой и наступлением смерти он об этом пожалеет. И уже будет поздно. Согласна? Из-за одного этого я суицид отрицаю... Много раз жизнь ставила меня в тяжелое положение, я доходил до предела отчаяния - и вдруг все "отпускало". Наверное, Бог видел, что я не сдаюсь, честно борюсь, пытаюсь выплыть, и говорил: "Достаточно".

- А ведь окружающим ты представляешься абсолютным счастливчиком...

- Как ни странно, ты, будучи отдаленной от нашей российской жизни, транслируешь - вольно или невольно - общее мнение обо мне: "счастливчик, легкомысленный, порхающий..." Когда я напечатал свою биографию, мне главный редактор "Вечерки", мой друг, сказал: "Люди удивляются, что Вишневский может так написать о своих родителях".

- Так ведь ты сам создал свой легкомысленно-порхающий образ!

- Может быть, в другом качестве я не был бы интересен... Понимаешь, мне очень не хочется себя всерьез подробно классифицировать. Публично я в себе предпочитаю разбираться до известного предела. Всегда вызывают иронию люди, с охотой рассказывающие: "у меня такой-то период, после обеда люблю то, в людях не приемлю этого..." Я не хочу подробно о себе говорить - больше, чем нужно, чтобы ответить на конкретный вопрос.

- Мы с тобой скачем с темы на тему, как птички с ветки на ветку. Начали разговор с позавчерашнего дня, но еще даже до вчерашнего не добрались.

- Вчерашний день, наступивший после нашего с тобой "фестивального" общения, выдался очень тяжелый. С другой стороны, родители были живы... Есть у меня в эссе такой абзац: "Сегодня мне кажется фантастикой, что когда-то давным-давно, еще два с половиной года назад, я жил с родителями, при родителях, в эру мамы и папы". За полтора года ушли оба: папа практически маму не пережил. Он отчалил в "неадекватку" сразу после маминого ухода. При этом они не были такими трогательными неразлучниками, как приникшие на фото, сорок лет вместе, которые степенно называют друг друга по имени-отчеству... Нет, они достаточно ругались. В пору, когда мама уже проходила химию за химией, возвращалась из больницы, сложился некий быт лечения: четыре дня в больнице, на выходные отпускают. Даже родительские бурные итальянские скандалы рождали иллюзию нормальной жизни. Я пишу: "Да я с ним разведусь!" - ярилась смертельно больная мама, и смерть становилась неактуальной".

- Родители еще жили - почему же тебе было тяжело?

- Жизнь подарила мне первый успех - и тут же осекла. Смотри, как все развивается по художественно-божеским законам: в 1995 году я получил "Золотого Остапа". На фотографиях того времени выгляжу жутко: одутловатый, прическа не та, облик не тот... Я получил "Остапа", дважды участвовал в питерских концертах - это были самые неудачные выступления в моей жизни. Настоящий провал, в ореоле которого я два года жил как больной, Терзал себя до тех пор, пока ни выступил абсолютно успешно в том же "Октябрьском" зале в Питере. Все логично: вознесло меня после вручения "Остапа" - и тут же я оскандалился. Бог меня осек, опустил, превентивно дал понять: "Не зарывайся!" Это было полезно. Больно, но полезно.

- Мне кажется, за шесть лет, что прошли после нашей встречи, ты изменился.

- В чем?

- Ты тогда абсолютно серьезно предупредил меня перед прямым эфиром: "Во-первых, говори мне "вы", во-вторых, не называй меня ни ироничным поэтом, ни поэтом-сатириком. Просто: "Поэт Владимир Вишневский".

- Я и сейчас тебя об этом попрошу.

- Правда? А зачем? Разве твои стихи станут хуже, если я назову тебя Вовой и обращусь на "ты-?

- Сегодня, после многих лет знакомства, уже имеешь на это право. Но скажу тебе честно (оцени мою откровенность!): от незнакомых людей я требую пиетета, предпочитаю, чтобы они обращались ко мне на "вы" и называли по имени-отчеству. И потом, не забывай: эфир - дело тонкое. Любое панибратство журналиста с собеседником дает неправильный посыл слушателям, которые считают, что и они могут называть меня Володей или Вовой.

- Я, было, комплимент сделала по поводу твоего прогресса, а ты и не заметил...

- Почему? Заметил, спасибо. Просто вполне откровенно признался: в чем-то я не изменился. И не в самовлюбленности дело: я и тогда не был таким уж самовлюбленным.

- Да дело не в самовлюбленности... Что сегодня заставляет тебя, такого узнаваемого, знаменитого, "раскрученного", оцененного публикой, доказывать самому себе собственную значительность?

- Другим - возможно, но самому себе ничего не доказываю: все о себе хорошо знаю. Допустим, как я ничтожен.

- Да-а"а?

- Я сказал: "допустим". При этом:

Есть вещи, о которых никому
я ни гу-гу, и это очень сладко...
Нет, зеркала вам этого не склеить,
нет, не свести концов моих вам со
своими фарисейскими концами.
А больше ничего вам не скажу.
Я эту тайну назначаю Страшной.

Итак, лишь я один в Подлунном знаю
Всю правду о Владимире Вишневском,
Чего вам не узнать, вы так и знайте...

- Красиво.

- Я знаю всю правду о себе, а остальные знать ее не могут. Не то чтобы это давало сладострастное удовлетворение, - просто констатирую факт. Для окружающих я наверняка не выгляжу таким жалким, как в собственных глазах.

- Кокетство: ты весьма неплохо относишься к Поэту - с большой буквы "П" - В. Вишневскому.

- Я просто пытаюсь его защитить от других, а от себя не защищаю.

- Признайся: он тебе нравится?

- Больше, чем раньше, но, в целом, - не нравится. Но, все равно, пытаюсь защитить его перед людьми, ранимо отношусь к отсутствию пиетета по отношению к нему и казнюсь: видимо, сам себя несолидно подаю. Знаешь, что мне говорят? "Ты стал звездой, но не умеешь быть звездой". И это правда: быть звездой не очень умею.

- А что такое уметь быть звездой?

- Иметь влияние на жизнь, на людей и нести себя как звезда.

- Ты не несешь?

- Не всегда.

- "Он неумело подавил зевок". Ты прав: время позднее, да и устал ты, могу вообразить от однообразия бесконечных интервью: одинаковые вопросы, готовые ответы...

- У меня бывали удачные экспромты ответов, которые потом уже - что греха таить! - стали использоваться как "наработки". Например, однажды меня спросили, сколько я зарабатываю. Я ответил экспромтом: "Достаточно, чтобы позволить себе многое, но гораздо меньше, чем могу и должен"... А что ты меня еще не спросила?

- Вот что: все вы норовите ругать журналистов, хоть без них (без нас) не обходитесь.

- Знаешь, ты меня провоцируешь на известное антисемитское высказывание: "У меня есть друг еврей". В нашем случае - журналист... Я действительно дошел до такой стадии, когда стал не любить интервьюеров. Наступил некий звездный рубеж, когда вдруг начинаешь бояться стать объектом искажений. Значит, уже не могу дать интервью, не вычитав его: знаю, какую "козью морду" мне могут сделать.

- Всегда дают вычитывать?

- Не всегда. Но я стою на своем: не даю интервью журналистам, которые хоть однажды меня подвели.

- Часто подводят?

- Нередко. Как-то я рассказал, что перестал пить в публичных местах, потому что уже четыре года вожу машину. Появляется это в газете так: "Знаете ли вы, что поэт Вишневский бросил пить?" Алкоголика нашли... Или - напечатали рейтинг самых завидных московских холостяков, где я шел вторым после Диброва. Несмотря на лестность формулировок (нам всем там давали характеристики), меня возмутило пребывание в этом списке: из десяти человек четыре - известные, прямо-таки патентованные геи... Вообще журналисты - сукины дети.

- Сукины дети - актеры.

- Журналисты - тоже. Не хочу обобщать, но, к сожалению, особенности вашей профессии заключаются в поисках жареных подробностей. Но могу похвастать: мне жизнь сполна воздала. Появились воспоминания одной журналистки. Она спряталась за псевдонимом, и типажей своих зашифровала - впрочем, все они легко угадываются. Про каждого написано какое-нибудь говно. Кроме одного, которого автор называет "поэтом В." Она пишет: "Мне говорили про него, что он набрасывается на баб, а на самом деле он оказался настоящим мужчиной".

- Так чего же ты, настоящий мужчина, от журналистов еще хочешь?

- Сегодня у меня фигура журналиста, особенно - непроверенного, вызывает опасение. Звонит некая девушка, просит дать интервью. Я спрашиваю, кто она, откуда, а сам заранее знаю: с этой девушкой, если соглашусь на интервью, мне придется встречаться четыре раза, в том числе - с помощью факса. Вычитать расшифровку, ужаснуться расшифровке, написать все за нее, перепроверить... Я привык за свои слова отвечать, а иные твои коллеги формулируют так, как я просто по определению сказать не могу.

- Мне вдруг стало обидно за коллег. В конце концов, не каждый поэт сможет написать очерк или эссе!

- Кстати, предисловие к своей книжке я про самого себя написал от имени журналистки. На меня однажды дико "наехала" хорошая журналистка Валентина Львова. Озаглавила материал моим одностишием "Кто обнажился, тот уже навязчив". И вот я придумал модель: некая пишущая дама, уставшая от всего на свете, с эстетских позиций критикует Вишневского: "Был хороший поэт, подавал надежды, а стал явлением массовой культуры - растусовался, растиражировался, звездит, блистает... И вообще от этой телеперсоны не стоит ждать ничего хорошего. Кроме стихов".

- Кроме стихов... Подаришь напоследок хоть одностишие?

- Ну почему ты меня об этом просишь? Знаешь, какие смешные бывают ожидания? Люди считают, что зайду в какое-нибудь очередное общество и начну, как маньяк, передвигаться с помощью одностиший... Однажды я был на одном корпоративном мероприятии, проходившем на корабле. Лето, солнце; девушка в белом на палубе изящно протягивает мне кулек с конфетами; с осознанием того, что перед ней Вишневский, произносит: "Угощайтесь, пожалуйста!" Я, как мне кажется, грациозно вынимаю из кулька конфету... И тут девушка говорит: "А одностишие?-

- Володя, а одностишие?

- Ну, это не делается искусственно... "Пока есть ты, все остальное вредно".

- Это - старое и не обо мне.

- Просто цитирую... "Иссякнет пленка - мы же не закончим". Нравится?

- Не очень...

- На тебя не угодишь. "Тебе себя, Лиора, доверяю-

- Наконец-то! А за доверие - спасибо: постараюсь оправдать.

P.S. И постаралась: перед публикацией послала (чего обыкновенно не делаю) поэту по электронной почте материал. Вишневский дал добро. А бацилла его действительно заразительна. "Придет весна - приедет вновь Вишневский"...
 

http://www.natura.peoples.ru/?id=75