О причинах смерти Александра Аркадьевича Галича ходит много слухов. Самый распространенный – агенты КГБ достали. Не думаю. Хотя бы потому, что после убийства Бандеры в 1959 году, наделавшего много шума, КГБ получил установку не применять более такого рода акций за границей. Во всяком случае, самим. Так пишет не только старый агент и организатор многих ликвидаций Павел Судоплатов, но и известный исследователь действий спецслужб Баррон в своих книгах "КГБ" и "КГБ сегодня". Это же подтверждает и генерал КГБ Олег Калугин. Правда, "имело место" еще убийство болгарского писателя-диссидента Маркова в Англии в середине 70-х, но то исполняли уже болгары, а Олег Калугин, по его словам, "только консультировал". Его вина, видимо, не так велика, раз он получил рабочую визу и живет ныне в Нью-Йорке, занимаясь бизнесом. Хотя... Хотя в грин-карте американские иммиграционные власти ему отказывают по сей день. Не из-за Маркова, а потому, что генеральский чин он заработал, в том числе, за свои антиамериканские акции, еще когда был в силе и не диссидентствовал.

"Оставить родину никому не легко, но никто, наверное, не уезжал так тяжело и надрывно, как Галич. На это были особые причины. Создавая свои горькие русские песни, Саша сросся с русским народом, с его бедой, смирением, непротивленчеством, всепрощением и естественно пришел к православию... Саша стал тепло верующим человеком. И я не понимаю, почему хорошие переделкинские люди смеялись над ним, когда на светлый Христов праздник он шел в церковь с белым чистым узелком в руке освятить кулич и пасху. Свою искренность он подтвердил Голгофой исхода.Может, стоит досказать здесь историю изгнанников. Аня (жена Галича Ангелина Николаевна) не обманулась в своих худших опасениях. После тихой (весьма относительно тихой, поскольку Аня уже познакомилась с клиникой) жизни в Норвегии они подались в Париж. Туда же последовала новая мюнхенская влюбленность Саши – мужняя жена, о которой я слышал два взаимоисключающих мнения: одно трогательно-рождественское, в духе байки о замерзающем у озаренных праздником барских окон маленьком нищем, другое – уничтожающее, Аня же застарожилилась в психиатрической больнице. Очень дорогой и комфортной – Саше пришлось подналечь на работу, чтобы содержать там Аню, – но все же и в минуты просветления не дающей радости существования. Ужасная и горестная жизнь, что там говорить. Саша разрывался между работой, концертами, бедной возлюбленной – мюнхенский муж громогласно объявил, что едет в Париж иступить хорошо наточенный резак: он был мясником по роду занятий и уголовником по той тьме, что заменяла ему душу. И на все это путаное, тягостное существование накладывалась гнетущая тоска по России, неотвязная, как зубная боль.
Он свободно пел свои песни, печатал стихи, был признан, уважаем, любим, знал, что и дома его помнят, но ни один человек из тех, кого я расспрашивал о Саше, не сказал мне, что он был счастлив, весел, хотя бы покоен. Конечно, его угнетали Анина болезнь и вся нелепость обстоятельств, но главное было в том, что Саша не мог и не хотел перерезать пуповину, связывающую его с родиной. А это единственный способ смириться с жизнью в изгнании. Я не видел таких, кто бы вовсе не скучал по России, но видел многих, кто склонен был преувеличивать свои изгнаннические муки, это тоже входит в эмигрантский комплекс. Саша ничего не преувеличивал, не угнетал окружающих подавленностью, не жаловался, молчал и улыбался, но в стихах звучала лютая тоска.
Зигмунд Фрейд отвергал случайность в человеческом поведении: оговорки, обмолвки, неловкие жесты, спотыкания, он считал, что все детерминировано, и перечисленное выше – п р о г о в о р ы подсознания. "Ты зачем ушиб локоть?" – испрашивал он ревущего от боли малыша, и выяснялось, что тот в чем-то проштрафился и сам себя наказал, ничуть, разумеется, об этом не догадываясь. Если б можно было спросить Сашу: "Зачем ты коснулся обнаженного проводка проигрывателя?" – ответ был бы один: так легко развязывались все узлы. Сознание человека – островершек айсберга, который скрыт в темной глубине. О подводную массу айсберга разбился "Титаник". Все главное и роковое в нас творится в подсознании. Я уверен, оттуда последовал неслышный приказ красивой длиннопалой Сашиной руке: схватись за смерть. И никто не убедит меня в противном.
Остается сказать о судьбе Ани. Конец ее был нелеп и ужасен. После смерти Саши она бросила пить, очень подтянулась, стала заниматься общественной деятельностью, литературным наследством мужа. Затем пришла весть о скоропостижней смерти ее дочери Гали. Известие ее потрясло. Аня "развязала". А тут, как на грех, приехала старая приятельница и бывшая собутыльница. Аня высоко зажгла свой костер (элегантная находка - "высоко зажгла свой костер", надо запомнить - В.Л.). Однажды она заснула с непогашенной сигаретой в руке. Затлело ватное одеяло. Аня почти не обгорела, она задохнулась во сне.
Так бездарно кончилось то, что началось молодо и счастливо на гладильных досках в доме по улице Горького (здесь, в квартире Нагибина Галич и Аня остались первый раз ночевать на ванне, накрытой гладильной доской – В.Л.). А Саша вернулся в свою страну, в свою Москву, как и предсказывал, вернулся песнями, стихами, пьесами, фильмами, вернулся легендой, восторгом одних и кислой злобой других, вернулся громко, открыто, уверенно, как победитель". (Юрий Нагибин. Дневник. М.,1996, с.605)

Как именно уходит человек – это экзистенциальная тайна, и она никогда не будет разгадана. Ибо это, казалось бы, знает только он один. Но в момент ухода его земное сознание испаряется, и вместе с ним все возможное знание – и о мотивах, и о последнем решении, и о том, как и кто увел его навсегда, если то было насильственное умыкание. А если естественное, то обычно человек и не знает, что вот оно, наступает. Он как раз думает, что выздоравливает. Я сказал "казалось бы, знает только он один" не случайно, ибо и этот единственный один тоже не знает. Бывали случаи, когда вытаскивали их петли, но, кроме смутных речений, ничего услышать не удавалось. Все судьбоносные решения свершаются в подсознании, в черном ящике, так что на белый свет выскакивает готовый результат, а потом все, в том числе и решивший, ломают головы: как же это могло произойти. И начинают под готовый ход подводить логику, факты, причины. Обосновывают, одним словом.
Алена Архангельская-Галич (дочь) уже в перестройку ездила в Париж, была в муниципальной полиции, получила выписки о смерти отца. Я их читал. Там описана фактическая сторона дела: как жена Галича вошла, увидела, позвонила, в какой позе он лежал, что находилось рядом, медицинское заключение о смерти от остановки сердца – неосторожное обращение с радиоаппаратурой, снял заднюю панель, не туда воткнул провод антенны. Несчастный случай, одним словом. Никаких материалов и просто намеков на злоумышленное обнаружено не было. Так же, как и в случае со смертью Ангелины Николаевны спустя девять лет. В двадцатую годовщину смерти отца (15 декабря) Алена выступила на первом канале телевидения, сказала, что все-таки много странного: отец был после ванны, в халате, головой лежал к батарее отопления.... Странного в уходе навечно всегда много. А если бы к батарее лежал ногами – разве ж это было бы не странно? Да, последняя тайна остается навсегда и разгадана быть не может. Не будем ее пытаться решить. Поговорим лучше о посмертной жизни Галича. Все годы после его смерти пленки у любителей оставались и продолжали свою жизнь – они активно размножались и расселялись. Его ранняя песня "Бежит речка да по песочку" или, скажем, "Ты стучи, стучи..." потеряли свое авторство и пополнили лагерный фольклор. Стали, так сказать, народными. Так что чем-то уподобились "Очам черным", или даже "Полюшку-полю" (вопрос на засыпку - кто авторы этих песен, учитывая, что не такие уж они и старые: "Очи" – середина прошлого века, а "Полюшко" и вовсе наша современница – 30-е годы?). 
Но вот мы доехали до 1988 года. Именно в этом году и началась, по существу, перестроечная гласность. Смешно вспоминать, но после чуть ли не полуподпольных показов "Покаяния" Абуладзе в конце 1986 года ни в одной рецензии, из коих первая появилась только в весной 1987 года, не упоминалось имя Сталина (первый раз оно всплыло в романе Рыбакова "Дети Арбата" летом 1987г.). Только к концу того года самой продвинутой газете "Московское время" разрешили робко писать о корифее. И вот в марте 1988 года театр "Третье направление" поставил спектакль по песням Галича "Когда я вернусь". Без оповещения и, фактически, без афиш. Впечатление было велико. Когда шел номер со Сталиным ("Вижу бронзовый генералиссимус шутовскую ведет процессию....им бы, гипсовым, человечины, они вновь обретут величие"), в конце из-за трибуны появлялся Он и говорил в зал, что все было неплохо. Скоро Он еще вернется, и станет еще лучше. Весь зал сжался, а я ненароком подумал, что вот ведь сейчас всех актеров тут же могут и забрать вместе со зрителями. Но нет, нас, нескольких человек, сразу же после спектакля пригласили на обсуждение. Владимир Лукин, в то время заведующий отделом МИДа (потом посол в США, а ныне глава думского комитета по иностранным делам) отозвался о спектакле очень похвально. Мне, отовсюду исключенному и уволенному, бояться было особенно нечего, и я выдал. Но Лукин... "А тебе, Володя, не нагорит? – спросил я своего старого товарища. "Ничего, обойдется". Эге, смекнул я, процесс-то пошел. Стало быть, настало время. В марте я написал прошение от имени дочери Галича Алены Архангельской о восстановлении его в союзах писателей и кинематографистов. Текст был аналогичен и гласил: 

29 декабря 1971 г. (из союза кинематографистов 14 февраля 1972) из союза писателей был исключен драматург и поэт Александр Аркадьевич Галич (Гинзбург). Исключен он был за свое поэтическое творчество, за его сатирическое содержание, которое, как теперь ясно, имело некоторое основание.
Документально известно, что А. Галич не собирался покидать страну и добровольность его отъезда была вынужденной. В настоящее время, когда русской культуре возвращают незаслуженно забытые имена и произведения, новую жизнь должно обрести и творчество А. Галича.
Сейчас уже проходят его творческие вечера, в том числе в ЦДА, театр песни ("Третье направление") поставил спектакль по его песням "Когда я вернусь", получивший положительные рецензии ("Московский комсомолец"). На киноэкранах иногда демострируются фильмы, снятые по его сценариям. Однако в титрах этих фильмов отсутствует имя А. Галича, что выглядит, по крайней мере, как печальный анахронизм. Имя Галича должно быть восстановлено в отечественной культуре, так же, как было восстановлено имя Тимофеева-Рессовского в науке.
Я прошу вас, как дочь А. Галича, рассмотреть вопрос о посмертном восстановлении моего отца А. Галича в Союзе (сошлюсь на прецедент с Пастернаком), а также выяснить судьбу сценария А. Галича о Федоре Шаляпине, который был запущен в производство режиссером М. Донским, и затем закрыт в связи с исключением А. Галича из Союза.
Восстановление А. Галича необходимо не только из вышеназванных этических и культурных соображений, но и в чисто юридическом смысле, так как без этого ущемлены мои права как наследницы.
С уважением, Александра Александровна Архангельская.

Прошу обратить внимание на последний абзац. Перед написанием мы с Аленой поехали на прием к секретарю Союза писателей Ю. Верченко для консультации. Он принял нас очень доброжелательно (нет, положительно, процесс пошел). Но очень напирал на то, что прошение о восстановление должно исходить от частного лица, притом ближайшего родственника. Дело это семейное, дочь хочет восстановить имя отца, несправедливо, гм..., ну сами найдите формулировку. Только помягче. И особенно подчеркните, что ситуация ущемляет вас материально: нет возможности получать гонорары от проката, публикаций, постановок и пр. Наверху этот мотив поймут. А политики давайте поменьше.
Я так и сделал. Но немножко не удержался, написав в начале "Исключен он был за свое поэтическое творчество, за его сатирическое содержание, которое, как теперь ясно, имело некоторое основание".
Секретарь Союза кинематографистов А. Смирнов был еще более радушен. Давно, мол, давно пора. Дальнейшее было делом техники. В обоих союзах его довольно быстро (в одном – в мае, во втором – в июне 1988 г.) восстановили. По некоторым сведениям, могу предполагать, что такого рода решения – о восстановлении, о реабилитации (как раз в том же году были реабилитированы Бухарин, Рыков и прочая славная когорта большевиков), а потом и о возвращении гражданства принимались на самом верху Александром Николаевичем Яковлевым с подключением в нужных случаях Горбачева. 
О, что тут началось! Осенью 1988 г. по случаю 70-летия со дня рождения Галича в Доме кино состоялся грандиозный вечер. На нем царили Рязанов и Окуджава. Но когда на сцену выскочил какой-то доброволец, который начал выкрикивать о важности песен Галича для политического пробуждения страны и о том, что братья-писатели и кинематографисты стояли стороне от важного дела и от Галича, как до того стояли в стороне от Пастернака, Солженицына, Войновича или Владимова, не поддерживали и не защищали их – в общем, такой голос из народной глубинки (видно было по всему, что человек не из тусовочных компаний и явно нарушал правила игры: организаторам разрешили проведение мероприятия, и это великая удача, мы тут говорим о драматургии, о высокой поэзии, а этот...) , его живо некто из-за кулис схватил в охапку и уволок.
А накануне (4 октября) была создана комиссия по литературному наследству Галича. Демократия к этому моменту дошла до таких немыслимых высот, что меня, человека вовсе не из литературных кругов, в то время еще сильно меченого исключением-увольнением, обысками, по представлению Алены не только ввели в ее состав, но сделали первым замом председателя, коим стал Булат Окуджава. Собирались мы не много – раза три-четыре. Никаких свершений комиссия, в которую входило 21 человек, не произвела, если не считать проведения вышеназванного вечера. Хотя нет, пожалуй, бумаги за подписью комиссии помогали на том этапе издавать книги стихов, пьес, воспоминаний и пластинок Галича. Ну и, конечно, начался просто обвал вечеров памяти Галича. Выступали, рассказывали, пели. Я тоже выступал на каждом таком вечере. Дима Межевич из Таганки очень недурно пел песни Галича. Демократия распоясывалась все больше: нам даже стали немного платить со сборов от этих вечеров.
Деньги... Они привели, как то не раз бывало в истории, к настоящей гражданской войне, когда брат пошел на сестру, а дядя – на племянницу. Брат Александра Аркадьевича, Валерий Аркадьевич (я его мельком упоминал в прошлой части), был среди главных, а может, и самым главным оператором студии им. Горького. Напомню, что он снимал фильм Аскольдова "Комиссар", который многие годы лежал на полке, а когда пошел примерно тогда же, когда вдруг "простили" Галича, то получил какую-то киношную премию. Его режиссер Аскольдов в "Известиях" публично отказался от премии, сказав, что не хочет ее разделить с человеком (В. Гинзбургом), который умыкнул авторскую копию режиссера и отнес ее, куда положено. 
И вот этот мягкий и скромный человек, Валерий Аркадьевич Гинзбург, живший без изысков и больших разносолов, узнав о восстановлении своего брата Галича в союзах, вдруг встрепенулся: сейчас, сейчас пойдут деньжища, особенно из-за границы, где драгоценного брата издают миллионными тиражами, вот когда привалит валюта, вот когда настанет счастливый праздник на нашей улице. Ваши сто -мне – как насморк покойнику. Благостный Валерий Аркадьевич ошибался. Как насчет тиражей, так и миллионной валюты. Но это стало ясно позже. А тогда на одном из вечеров, посвященных Галичу, он вдруг подвел к Алене молодого человека и, приятно осклабясь улыбкой Кощея (странным образом, имея вроде бы безобидный характер, он носит внешний облик как раз этого вечно симпатичного фольклорного персонажа), сказал: "Разреши представить тебе твоего брата Гришу". Алена, первый раз услышав о приращении семьи, несколько смутилась: как да откуда. "Ну ты же знаешь, мой брат, твой отец, был человеком увлекающимся. Была у него любовь – и вот результат". 
"Результат" весело и даже нагловато улыбался (я присутствовал при сем перформансе). Да, надо как-нибудь встретиться, поговорить. Да- да, как-нибудь надо. Обязательно. Надо созвониться, все обсудить. Обязательно созвонимся. Звоните как-нибудь. И вы тоже. И вы звоните.
На том встреча брата с сестрой и закончилась. Кто-то должен был позвонить. Но никто не позвонил.
Цель возникновения скоропостижного брата была кристальной. Но не чистой. "Надо делиться", – назидательно говорил мне в то время Валерий Аркадьевич, значительно опережая идею министра финансов (ныне бывшего) Лившица. Она старшая сестра и должна помочь своему младшему брату.
Опекуном и дядькой-смотрителем молодого человека Валерий Аркадьевич объявил себя и все обещал устроить наилучшим образом. Делиться, правда, было нечем. Никаких валютных водопадов ниоткуда не низвергалось. И, вроде бы, не предвиделось. От Валерия Аркадьевича я услышал волнующую романтическую историю. Мог бы даже всплакнуть, если бы по невероятному стечению обстоятельств не знал ее уже около года, притом из совершенно непредсказуемого источника. И совершенно в ином ракурсе. Начался обычный Расемон.
- Мой брат был очень влюбчивым человеком. Он влюбился в одну художницу, Соню Михнову-Войтенко, и у него появился сын, – в который раз повторил дядька-смотритель. 
Я, по своей неистребимой привычке шутить, возразил: при такой влюбчивости, как вы говорите, он мог бы влюбиться и не в одну.
– Не шути. И вот в результате появился плод этой любви, мальчик Гриша. Григорий Михнов-Войтенко, сын моего брата.
– Мальчик-то, Валерий Аркадьевич, крупноват больно. Скоро, небось, в Кремлевский полк служить возьмут, на пост номер один. Сколько ему сейчас? Двадцать?
– Двадцать один. Он в жизнь вступает, ему помощь нужна. Делиться нужно. Передай это Алене.
Передал. И поведал, что я знал об этой фантастической загробной истории, длиться которой предстояло потом почти десять (!) лет.
Как-то на одной лекции в Дубне (я туда ездил даже во времена андроповского социалистического обновления и вел разные встречи в Доме ученых по истории России – наш спрут не знал, что одна его нога меня отовсюду исключила, в то время как вторая платила мелкие деньги за лекции в разных отдаленных научных местах) я познакомился с неким Александром Аркадьевичем Шерелем. Мне сразу понравились его имя и отчество - полный тезка Галича. На каком-то острове под Дубной, где несколько дней проходил наш странный семинар, мы жили с ним в одном домике. Человеком он оказался многознающим, в области литературы особенно. И обладал какой-то необъяснимой способностью внушать полное доверие к говоримому. Даже я, неисправимый скептик, поддался этому наваждению на какое-то время. Тем более, как раз тогда у него выходила книга "Рампа у микрофона" (становление радиотеатра; книга, однако, скучная и как бы "казенная"), он был своим человеком в Доме литераторов и прочих злачных местах.
Шерель вроде бы проявил живейшее участие в моей судьбе (тогда стояло лето 1987 года), начал писать реляции на имя то прокурора Москвы, то второго секретаря московского обкома, получал от них письма (на бланках) , из коих следовало, что мое увольнение из Физтеха было незаконным и вот-вот дело решится к полному нашему удовольствию. Потом начал писать прошение на имя Ельцина, в то время первого секретаря Московского горкома, о моем восстановлении в партии. Обещал лично положить в папку на подпись. Писал от себя, так как я его ни сочинять не просил, ни подписывать не согласился. Восстановиться на работе – да, в партии – нет. Он очень настаивал на подписи, просто умолял. Зачем?
– Зачем тебе эти хлопоты? – спрашивал я не раз.
– Нам нужна команда единомышленников, - отвечал он таинственно, -- такие люди, как ты, для нас – приобретение. У нас обширные планы преобразования страны.
Он сыпал именами, часть из которых я не знал, но те, что знал, свидетельствовали о тесном контакте Шереля с сильными мира того. Дачу он снимал на престижно-начальственной Николиной горе, куда я частенько с ним ездил. Получалось - существует нечто вроде масонской ложи. И я прохожу ныне обряд подготовки, очищения и благоговения. А у ж потом, глядишь, – и посвящения. Но что-то настораживало. Обилие деталей. И одни из них начинали не состыковываться с другими. Такую же ошибку совершил Лжеваренуха, многочисленными подробностями подорвав доверие к своему рассказу о паскудствах директора Варьете Степы Лиходеева.
Позвонил в прокуратуру – оказалось, нет там и никогда не было прокурора Макарова, за подписью которого Шерель мне показывал (на бланке прокуратуры) бумагу. Не существовало в природе и других персонажей его захватывающей масонской деятельности. И только потом я выяснил, зачем он все это изобретал: то была форма построения царства не от мира сего, владычествования в виртуальных пространствах, во дворцах фантазии, в мифическом государстве, где он – демиург, повелевающий судьбами страны и людей. Кое-какие мелкие (во времена нашей скоротечной привязанности) услуги он, конечно, тоже охотно принимал. Но это -- не главное. Главное – быть устроителем и распорядителем судеб. Что-то безумное проглядывало иногда в его взоре. И в его словах. И когда он стал, уже в начале 90-х годов, помощником министра культуры Николая Губенко, отблеск этого безумия упал и на культуру. А возможно, даже и на самого Губенко, подавшегося к коммунистам. 
Итак, в то время нашей скорострельной дружбы он поведал мне историю любви Галича к его жене Соне Михновой-Войтенко. Узнав, что Галич был моим старшим другом, он его очень ругал. Выставлял с разных нехороших сторон. Но я знал о Галиче много больше его. И плохих сторон не ведал. Были стороны трагические, даже "медицинские" (одно время, спасаясь от боли в сердце, он пристрастился к морфию, спасибо врачу Ире Балычевой, отстояла от пагубы), бывали галантные романы – но не "плохие стороны". Однако слушал.
По его рассказу выходило, что та любовь была еще более скоротечной, чем наша дружба. На съемках фильма "Бегущая по волнам" по сценарию Галича в городке Местеп в Болгарии в сентябре 1966 года он быстро сошелся с художником фильма Соней Михновой-Войтенко. Погода была жаркая, и страсти разгорелись тропические. Настолько, что Соня решила оставить ребенка от Галича. На седьмом месяце проницательного Шереля более не удавалось провести хроническим перееданием и быстрым ростом живота на этой почве. Он развелся с благоверной. Потом с гордостью мне говорил, что не Галич, а он, Шерель, ездил в роддом за Соней и ребенком – тем самым Гришей. Галич же никогда ребенка не видел, он воспитывался сначала у матери Сони, а после ее внезапной смерти в 1973 году у матери Сони, свой бабушки Полины Марковны Фельнкенштейн. Да, особо он напирал на то, что до своей эмиграции Галич никогда не видел Гришу, а на похороны Сони в 1973 году не пришел.
Но вот первая странность: съемки проходили в сентябре в течение всего-то менее двух недель 1966 года. А мальчик Гриша родился 3 сентября 1967 года. То есть, почти через год. И хотя мальчик был крупный, не слон все-таки, чтобы вынашиваться целый год. Тут и еще одна тонкость. Как-то по другому поводу Шерель сообщил, что он бесплоден, чему в общем-то рад, ибо при его большом женолюбии не нужно думать ни о каких последствиях. Картина прояснилась: его жена Соня решила исполнить природное предназначение, реализовать материнский инстинкт и иметь ребенка от приятного ей (или даже любимого) человека. Зная Шереля, уверен, что он на эту роль не подходил, даже если бы обладал китайской плодовитостью. Вполне вероятно, что таким человеком мог быть Галич. Мы с ним на эти темы не говорили, но я знал, что он был любимцем женщин. Ему не нужно было их "соблазнять и покидать" – они сами его домогались. Вполне могла Соня Михнова-Войтенко (двойная фамилия говорит о том, что, как говорится, не первый раз замужем) попросить Галича о дружеской услуге – уже в Москве. Без всяких с его стороны обязательств. Ибо Галич вовсе не собирался покидать преданную ему (притом все менее и менее способную к самостоятельной жизни) Ангелину Николаевну. 
Такова была интродукция к начавшейся в сентябре 1988 года судебной фантасмагории о признании (посмертном) отцовства Галича по отношению к мальчику Грише. Я вовсе не собираюсь заниматься альковными историями. Не таков был масштаб Галича, чтобы уместиться в альковном ложе. И порядочен он был по аристократическому, большому счету. Мы же не судим о Пушкине по его донжуанскому списку из 137 прелестниц. Списка Галича никто не знает, хотя он, судя по образу жизни занятости и просто сфере интересов, был бы много меньше. Касаюсь же я этого вопроса потому, что он прекрасно высвечивает как уровень нынешнего судопроизводства в России, так и уровень ее интеллигенции: в судебное действо оказались втянутыми довольно много известных лиц. Я участвовал в пяти судебных заседаниях, кроме того, имел их фонограммы и выписки из протоколов, а также ряд других документов.
На самом первом заседании я вообще представлял интересы Галича и его дочери Алены, так как "так называемый дядя" (это наименование Алены) сообщил ей о суде внезапно за день до оного. Она не могла и не хотела идти, но дала мне доверенность и попросила поприсутствовать. На том заседании быстро выяснилось, что заявление подано в суд не того района (судья быстро смекнула, что дело предстоит сквалыжное и долгое), и потому его следует перебросить в другой суд.
На следующем заседании у Алены был уже один из ведущих адвокатов страны Аксельбант Давид Маркович (мой старый знакомый, я попросил его вести это дело). Он быстро выяснил, что иск о признании отцовства человека (и прав на наследство его предполагаемого сына), умершего 11 лет назад, притом не в СССР, а во Франции, неподсуден советскому суду. Но даже если сделать такое исключение, то следует руководствоваться законами Франции, а не СССР, чьим гражданином Галич не является вот уже 15 лет. Законы же Франции по этому поводу таковы: все вопросы о признании отцовства и прав на наследство должны решаться в течение 20 лет после рождения "наследника". После чего наступает необратимый срок давности. Нашему прыткому мальчонке в это время шел 22-й годик. На этом основании суд однозначно отказал в иске "мальчику" Грише и стоящему за ним дяде Валерию Аркадьевичу. 
– Что же вы раньше не подавали? - спросила участливо судья. Дядя развел руками: дескать, все как-то недосуг было. Не с руки. Руки не доходили. Руки у него были прямо на языке. И разводил он ими очень картинно. И то правда: что за дичь подавать на отцовство-наследство человека, который исключен, заклеймен, уволен, лишен гражданства и изгнан? Кто же мог знать, что его восстановят и начнут публиковать на родине, когда минует 21 год после рождения "сына"? Никто этого знать не мог.
Но...В СССР не бывало окончательных судебных решений. Я как-то спросил у одного знакомого судьи Грищенко, есть ли окончание у судебных процессов, особенно по гражданским делам. Он сказал, что такового нет. Если за делом стоят могущественные силы и их решение данного суда не устраивает, то дело будет передаваться по первой инстанции с помощью кассаций, протестов прокурору, (вплоть до Генерального), по вновь открывшимся обстоятельствам и т.д. в другой состав суда, в суды других районов, затем по второй и более высоким инстанциям – в городские, областные, республиканские суды – вплоть до верховного. До тех пор, пока дело не будет выиграно. – Могут ли быть исключения ? -- спросил я. – Нет, – твердо ответил он. Реальный хозяин сего мира выиграет всегда. Рано или поздно.
Дядя был не так уж могуществен, но и при этом суды шли в течение почти десять лет(!). И было их на моей памяти пять, потом я уехал, а суды все продолжались. Четыре суда отклоняли иск Гриши (и дяди) к покойному "отцу". Пока на уровне судебной коллегии по гражданским делам Верховного суда России (за это время и СССР уже развалился, а суды все шли) дядя не получил искомый результат (в 1992 году). Галич посмертно был признан отцом "мальчика Гриши". Я неоднократно выступал свидетелем на стороне Алены. Положение было несколько дурацкое: о чем я должен был свидетельствовать? О том, что Галич не имел интимных отношений с Михновой-Войтенко? Или о том, что эти отношения не имели последствий? Именно об этом меня все время спрашивали судьи. Они тоже люди, им тоже интересно. "А из зала мне кричат:"Давай подробности". Я все время переводил проблему на юридические рельсы. Отцовство, говорил я, есть не биологическое понятие, а социальное. Признаком отцовства ребенка, рожденного вне брака, является воспитание и материальная забота о ребенке. Если бы родительские права были связаны только с биологией, то не было бы ни лишения родительских прав, ни усыновления. Не было и бы и искусственного оплодотворения, при котором отцом считается отнюдь не донор, а тот, кто юридически является отцом.
Но посмотрите, говорили мне, Гриша похож на Галича. Да, соглашался я. А Сталин похож на Пржевальского. Я сам похож на Збигнева Цыбульского. А двойники известных людей? Из этого ровным счетом ничего не следует по поводу юридически понимаемого отцовства..
Дядя Валерий Аркадьевич оперативно проявил способности, думаю, значительно превосходящие его операторские. В бой пошла тяжелая артиллерия. На суд вызывались в качестве свидетелей киноактриса Маргарита Терехова, писательница Грекова (Венцель), философ Юлий Шрейдер, критик Бенедикт Сарнов, композитор Николай Каретников. Из Парижа приехал (не специально, но когда приехал – пригласили) писатель Владимир Максимов. Как-то видел телевизионщика Молчанова – пришел полюбопытствовать. Был в свидетелях и наш знакомец Шерель. Да, драма заворачивалась знатная. По всем правилам песен Галича.
О чем же они свидетельствовали? О том, что со слов Валерия Аркадьевича они знают, что у его брата был сын. И что они читали письмо Галича к Михновой-Войтенко, в котором он писал "о нашем сыне". Валерий Аркадьевич охотно подтверждал, да, мол, да, я давал им читать. Тут же выяснилось, что это машинописная копия, не подписанная и не заверенная, с его письма, а вовсе не само письмо. А где письмо? Знаете ли, потеряли. Адвокат Аксельбант спросил: потеряли до снятия копии или после? Давно, давно потеряли. До снятия. Наступило тупое молчание. Судья спохватилась: то есть как это ДО?! Ах нет, нет, после, после.
Судья задала как-то провокационный вопрос: а почему Галич, если он, по-вашему, признавал свое отцовство, не дал ему своей фамилии? Вот тут у меня метрика Гриши – вместо имени отца – прочерк, фамилия – Михнов-Войтенко. А это потому, нашелся дядя, что он не хотел портить будущую карьеру сыну. Фамилия Галич была одиозной. Его же преследовали.
Аксельбант: "Позвольте, как это преследовали? Речь же идет о 1967 годе, когда еще ни о каких официальных преследованиях и речи не было. Вот у меня справка о его зарплате за 1967 год: 5187 рублей. То есть 432 рубля в месяц. При средней зарплате в то время по стране 90 рублей. То есть он зарабатывал в пять раз больше, чем инженер. Но самое главное – вы забыли, что Галич – это псевдоним. Так что речь могла идти только о фамилии Гинзбург. Ее-то уж он вполне имел право, если бы хотел, дать сыну. Вот вы же лично носите эту фамилию и вам это не помешало стать главным оператором студии. А ваш двоюродный брат Виталий Лазаревич Гинзбург – академик. Лев Гинзбург не брат, но известный писатель. И еще живут, не бедствуют, масса Гинзбургов".
Актриса Маргарита Терехова постепенно осваивала новую роль. Сначала она говорила: "Я предполагаю, что Галич помогал Соне" (20 февраля 1990 г., том 1, лист дела 87), а в 1991 году она уже говорила так: "Войтенко не отказалась от денег, которые ей давал Галич" и "Галич купил для нее и сына квартиру" (т.2, л.д. 30 ). Пришлось ей напомнить, что ведь она ни в коем случае не могла знать, отказывалась или нет эта дама от денег. Действовала вошедшая в образ Терехова из общих соображений – кто же будет отказываться от денег?! Я не знала, но уверена.
Шерель взвился: "Это я, я, купил квартиру! Не только до рождения Гриши, но и до его зачатия!" (т.2, л.д.49) 
Вперед вышла еще одна "актриса", И. Стацинская: "Галич передавал деньги Соне. Я присутствовала при передаче один раз, перед его отъездом (в эмиграцию)" (т.1, л.д.71).
Адвокат просит судью обратить внимание на даты: Галич уезжал в июне 1974 года, а Соня Михнова-Войтенко умерла в феврале 1973 года, за полтора года до отъезда "ответчика Галича". Трудно было бы присутствовать при таком трогательном прощании. Если ты , конечно, не спирит-медиум по вызыванию духов, коим мадам Стацинская ни в коей мере не была.
Спасать положение кинулся сам дядя. При этом добавил знатной мистики, устроив нечто почище столоверчения..
Он с важным видом поведал, как в ноябре 1967 года приехал к Галичу в Переделкино, где брат жил с Михновой-Войтенко в Доме творчества, и Галич сообщил ему о рождении сына (т.26 с.33-35). Гм... Сообщил родному брату такую новость спустя два месяца после рождения сына?! Говорите, жил с молодой мамой Михновой-Войтенко. А где же в это время был младенец? Что поделывал вундеркинд в Доме творчества?
Впрочем, все эти вопросы отпали как неуместные при представлении справки, гласящей, что с 25 октября до самого нового (1968) года Галич находился в клинике. Это тот самый случай, о котором я писал в прошлой статье: чтобы избегнуть неких неприятностей, приуроченных КГБ к 50-летию революции, знакомый заведующий положил Галича на обследование. Посему Галич в Переделкино никак не мог быть и с братом в это время тоже не мог встречаться. Надо сказать, они годами не виделись. И вовсе не по вине Галича. Брат Валерий всячески избегал. Вот место из официального заявления Александра Шаталова (он также был заместителем председателя комиссии по литературному наследству Галича, а в последние годы ведет "Литературную гостиную" на телевидении в Москве) на имя замгенерального прокуроора РФ Кехлерова С.Г. 
Уважаемый Сабир Гаджиевич!
В 1990 году я по литературным делам был ознакомлен с личным делом А. Галича в Комитете государственной безопасности. Помимо пасквильного письма брата Галича - В. Гинзбурга (это то самое заявление, в котором брат Валерий всячески открещивается от Галича, пишет, что ничего общего с ним не имеет, не разделяет, осуждает, не знает и знать не хочет), я видел еще и предотъездную анкету А. Галича., где никакой Михнов-Войтенко и не упоминается. ОВИР г. Москвы может подтвердить, что отъезд А.Галича оформлен в КГБ. К сожалению, несмотря на все мои усилия, мне не выдали копию документов для приобщения к работе литературной комиссии.
Судья Фомина прервала меня, не дав даже возможности рассказать о всех документах, в том числе и об анкете. О том, как вела процесс судья Фомина, в том числе и о фальсификации показаний свидетелей, я неоднократно обращался в Генпрокуратуру. Надеюсь, Вы... приобщите к делу мое зявление. 
С уважением А. Шаталов 5 апреля 1995 года.

Примеры этих фальсификаций (хочу еще раз подчеркнуть, что этот суд уже проходил в новой, демократической России, не дай Бог попасть под суд при этой демократии): 
Известный критик Бенедикт Сарнов сказал (фонограмма): "Со слов Гинзбурга (Валерия Аркадьевича) я знаю, что Гриша получал посылки от Галича, но сам лично для Гриши ничего не получал и не передавал".
В протоколе: "Свидетель Б.М. Сарнов показал, что после отъезда из СССР Галич присылал ему и другим друзьям посылки с вещами с просьбой продать вещи и вырученные деньги передавать на содержание сына"" (т.2, л.д. 30-31).
Композитор Николай Каретников: "В мой адрес от Саши ( Галича) из-за границы вещи не поступали. Я Грише ничего не передавал".
В протоколе: "Свидетель Н.Н. Каретников показал: "Из-за границы присылали деньги и вещи для Гриши. Я и другие его друзья передавали эти деньги для поддержания семьи, где рос Гриша". (т.2, л.д. 32)
Писатель Владимир Максимов: "Мы не настолько были знакомы (с Галичем в Париже), чтобы он стал рассказывать мне о своих личных делах. Мы говорили о Сахарове и о литературе".
В протоколе: "Свидетель В.Е. Максимов показал, что Галич часто во Франции говорил с ним о своем сыне Грише, который очень похож на Галича, беспокоился о его судьбе" ( т.2, л.д. 29).
Впрочем, хватит. Нет необходимости цитировать всю ложь и нелепости, коими оскверняли свои уста многие свидетели. В том числе – с именем. И нет необходимости воспроизводить дикие фальшивки судейского протокола. На его основании , как я уже выше написал, уж не могу точно сказать какой по счету суд (наверное, шестой) постановил считать Галича отцом. Раньше в СССР всегда были только посмертные герои. Позже добавились посмертно реабилитирванные и посмертно восстановленные в гражданстве. Теперь появились посмертные отцы. Прогресс поспешает. Наметился посмертный перенос праха.
Связей дяди оказалось все-таки недостаточно для прохождения любого количества инстанций. Адвокат Алены, упирая на фальсификацию протоколов, превосходящую в чем-то сталинские процессы, подал от ее имени жалобу на имя и.о. Генпрокурора Ильюшенко. Но тому вскоре стало не до чьих-то жалоб. Его самого посадили по обвинению во взятках и разного рода злоупотреблениях. Он и по сей день сидит в ожидании суда. Свято место не бывает, и жалоба пошла по инстанциям, добравшись, наконец, до нового генпрокурора Скуратова, который "заморозил" решение о признании Галича отцом. Что-то теперь будет? По новой инстанции дело пойдет? Еще на 10 лет? На 20? 
За истекшие 10 лет после начала суда время умер Владимир Максимов, умерло много других свидетелей. Умерла бабушка Гриши. Сам Гриша переехал куда-то в Швецию в поисках голубого счастья. Но дядя боек, как никогда. Недавно, летом 1997 года, был в Бостоне, устраивал вечер воспоминаний о брате, о Галиче. В ожидании неслыханных братовых гонораров хоть какую-то копейку имел на рассказах о том, как совместно боролись и дерзали. Я не пошел – пусть его, зачем смущать своим видом облик почтенного (и вообще-то хорошего, только сломленного) человека?
Ну как, будут ли снова и снова теребить честь и вечный покой Александра Аркадьевича?
А закончу весело, как то всегда делал Александр Аркадьевич. Будучи заместителем председателя комиссии по литературному наследству, стал я еще по совместительству редактором-составителем книги воспоминаний о Галиче. Много собрал добра. И от Евтушенко были воспоминания, и от Никиты Богословского, принявшего меня очень дружелюбно в огромной квартире в высотном доме на Котельнической набережной, и от незнакомых мне людей, которые лично Галича не знали, но вспоминали, какое он произвел на них воздействие, и весьма недурно анализировали его стихи. Сборник приняли к публикации в издательстве "Книга", заключили договор (в 1989г.). Я сдал рукопись в срок. Потом редактор издательства Виктор Широков, с которым мы поначалу не раз встречались, сначала все переносил сроки издания, а потом от него перестали поступать известия. Широков, как подводная лодка, уходил в глубину и ни гу-гу. Его коллеги сказали, что Витя того... Страдает исконной русской болезнью. Причем подолгу – по месяцу, по два. Как загрузит емкости, так сразу на дно. Жду. Вдруг приходит "Акт на расторжение издательского договора" – это через полтора года после того, как рукопись уже сдана в редакцию! Причина? Написано: "По желанию автора. Автор (то есть я) изъял рукопись для издания в другом месте". 
Неужто Широков до белой горячки, того...? Звоню, иду на прием к главному редактору издательства Н.А. Прохорову. Как так, мол? Ничего не забирал и таких диких желаний не имел. Он: может, Архангельская забирала? Я то знал, что нет, но он звонит, проверяет. Получает от меня и от нее официальные заявления – не забирали, мол. Что же делать? Да что - издавать рукопись. Да нет, понимаете. Мы по докладной Широкова уже ее из плана выкинули. 
- Разрешите спросить: а почему я не мог застать Широкова на работе месяцами? Он же вроде как в штате у вас. 
- Я вам скажу всю правду. (Я лично не люблю, когда вот так начинают - всегда какую-нибудь пакость услышишь, лучше узнавать половину или даже треть "всей правды"). Широков у нас на нерентабельном, можно сказать, убыточном отделе. Там ему передали всякое с прошлых времен. Сейчас, понимаете, везде рынок (шел апрель 1991 года), так нам чем меньше книг он подготовит к изданию, тем лучше для бухгалтерии. И для нашей зарплаты. Поэтому директор издательства Адамов Виктор Николаевич весьма благожелательно воспринимает длительные, гм... отлучки Широкова. А ваша книга о Галиче попала к нему случайно – другой редактор в то время болел. Вот она и оказалась в таком положении. Но я вам вот что посоветую – напишите нам заявление, что книга выпала из плана не по вашей вине. Тогда мы сумеем вам заплатить не тот гонорар, что в договоре, а в два раза выше.
– Так что, Широков у вас, выходит, самый ценный кадр? Можно сказать, приносит нулевые убытки ? 
- Приносит, приносит. Уволю я его, пожалуй.
- Что так?
- Надоел, cкотина. Потом, не совсем и нулевые убытки. У него же приличная зарплата. И вам теперь платить двойной гонорар. А ведь говорил, что все в порядке – составитель сам забрал рукопись. И вообще нам нужна прибыль, а не нулевые убытки.
Я, слабый и бедный человек, права не качал. Все было ясно. Написал заявление. И получил около 2 тысяч рублей, что для весны 1991 года было просто дивно.
Это заслуга не моя. Более того, не Широкова и Прохорова с Адамовым.
Еще раз низкий поклон вам, Александр Аркадьевич. Даже оттуда, из запредельных высот, через 14 лет после своего вечного ухода от нас, вы снова помогли мне.