В России выпустили «французский» альбом Высоцкого 
«Натянутый канат», записанный двадцать лет назад
 

Весной 1977 года Высоцкий улетал из Шереметьево рейсом Москва -- Париж. Не для привычных кутежей с другом Шемякиным, а для записи «лонг плея». Полузапрещенный «Гамлет с гитарой» отправлялся с дружественным, и в каком-то смысле официальным визитом во французскую фирму грамзаписи «Le Chant du Monde».

Понятно, что тут не обошлось без хлопот светловолосой парижской музы Марины, но не меньшее рвение в нашей истории выказали и персонажи, напрочь лишенные романтического флера. Французские продюсеры готовы были предоставить все необходимое обаятельному «шансонье совьетик», но при непременном условии, что тот согласует весь репертуар с Министерством культуры СССР. «Они меня надуть хотели! -- кричал Высоцкий еще в Москве. -- Коммунистическая фирма, мать их так!» (Из материалов Всеволода Ковтуна.)

Тем не менее Владимир Семенович как-то вдруг смирился с галльским «коллаборационизмом» и понес тексты песен, намеченных к производству на Западе, в Минкульт. В духе популярного анекдота министерство поступило практически как прачечная, аккуратнейшим образом почистив списки клиента. Из всех отобранных Высоцким произведений (а он, как нетрудно догадаться, сделал это со значительным запасом) министерские -- а может, заодно и лубянские -- труженики оставили лишь четыре. А дополнен список был за счет беспроигрышной военной лирики, которая, во-первых, уже была издана в Союзе на маленьких пластинках, а во-вторых, вообще была лишена «межстрочного пространства» для нежелательных блужданий по нему -- пускай даже французским глазом.

Высоцкий матерно оценил «редактуру», но «все же решил ехать, посчитав, что оставшиеся в списке песни -- лучше, чем ничего». (Из воспоминаний Ивана Бортника.)

Мемуаристы барда рассуждают о том, что Володя давно мечтал о своей большой пластинке. И несколько ранее таковая уже готовилась на фирме «Мелодия», причем даже не одна. Предполагалось, что на первой пластинке будет петь сам маэстро, а на второй -- Марина Влади. Тогда же были сделаны записи, которые оказались востребованными лишь после восьмидесятого года, когда самому Высоцкому уже это было ни к чему.

Он записывал альбом в Болгарии, но с тем же результатом -- очевидно, последовала соответствующая команда от Большого Брата.

Высоцкий мог, конечно, отказаться от французского проекта: либо пишу, что хочу, либо ничего. «Я не люблю, когда наполовину...» -- уместно будет вспомнить тезис самого поэта. С другой стороны, он сам как-то заметил в приватной беседе (за рубежом, разумеется), что считает себя лишь артистом. А не диссидентом.

Тут нечего возразить. Только артисту было бы дозволено проживать (правда, временно) с иностранкой в квартире дочери члена политбюро, завозить из-за границы «Мерседесы» и устраивать пальбу в парижском ресторане.

Но почему все-таки ему вдруг разрешили издать три пластинки -- и даже не в какой-нибудь дружественной Болгарии? Сотрудники Музея В.С. Высоцкого, многоопытные биографы, на этот вопрос пожали плечами: «Здесь для нас самих много неясного».

Посмею высказать свое посильное соображение. В этом французском сюжете можно усмотреть сугубо идеологическую завязку. Припомните, чем был знаменателен 77-й год. Советский народ отмечал 60-летие революции -- с размахом, достойным сказок Востока. А кроме того -- и это для нас актуальней -- именно в тот год был принят новый Основной Закон, то есть Конституция, которая «закрепила широкие перспективы коммунистического строительства в нашей стране». Заодно всему миру лишний раз посоветовали не забывать о наших священных принципах свободы слова и прочих свободах. К тому же Москва уже готовилась к международному празднику спорта -- Олимпиаде-80. Цековские и лубянские аналитики пораскинули мозгами и смекнули, что издать в Париже «литованные» пластинки всенародного кумира будет не менее выгодно с пропагандистской точки зрения, чем, скажем, доказать гостеприимство улыбчивого олимпийского Мишки работы художника Виктора Чижикова, проживавшего, кстати, с Высоцким в одном доме.

Высоцкий, возможно, даже превзошел ожидания «красных кардиналов», поскольку взял «чуть левее наклон» и добровольно выступил в Париже на празднике вполне коммунистической газеты «Юманите». При этом не нашлось ни одного свидетельства, что гость из СССР встречался или хотя бы искал встречи с бывшим советским гражданином Александром Аркадьевичем Галичем, чьи песни Высоцкий, как известно, ценил.

Галич умрет в том же Париже в декабре того же года.

На «Натянутом канате» Высоцкий поет не под свою гитару, вечно ненастроенную, что сообщало его песням особое биение, -- а под оркестрик. Это, судя по всему, был еще один французский компромисс усталого барда. Продюсеры могли здраво рассудить, что не стоит злоупотреблять интересом потенциальных слушателей к русскому поющему артисту. Когда Юрий Любимов послушал пластинку, то проворчал, что ему не нравятся аранжировки. «Но у меня же не было выбора!» -- воскликнул Высоцкий.

Распространились и куда более досадные для Владимира Семеновича мнения о его культурных контактах с Западом. Другой бард, Юрий Визбор, в некрологе (!) Высоцкому скажет: «Однажды случилось странное: искусство, предназначенное для отечественного уха, неожиданно приобрело валютное поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше сопутствовал артисту...»

Но ответить Высоцкий уже ничего не мог.

Алексей БЕЛЯКОВ

"ОГОНЕК", № 38, 22 сентября 1997