О чем речь?

В конце марта Михаилу Анчарову исполнилось бы 75 лет. Замечательный бард, популярнейший писатель 60-х и 70-х годов, автор одного из первых отечественных телесериалов... Фигура загадочная -- при всей его популярности не вошел в «джентльменский набор» любителей авторской песни. Фигура знаковая -- тихий лиризм Анчарова на десятилетия опередил возникновение жанра «магнитофонной песни». Фигура разноплановая -- Анчаров остался в своей прозе, в своих телевизионных работах, в своих песнях, но не оставил единого «кода», ключа к прочтению... Тем не менее в нашей рубрике «Голоса» появление Михаила Анчарова совершенно закономерно. Ведь нужно помнить не только вершки, но и корешки.
Предлагаем вашему вниманию фрагменты записи одного из концертов Михаила Анчарова.

-- Когда и в связи с чем вы начали писать песни?
-- Первая песенка, если мне не изменяет память, была написана на слова Грина. В то время в Москву приехала его супруга Нина Николаевна Грин по каким-то своим литературным делам, в Литмузей, и ей сказали, что есть такой мальчик, который пишет песни, и вот он написал песню на слова ее покойного супруга. Ну, нас с ней свели. Я эту песню ей спел -- она заплакала, потому что в то время его мало кто знал. Потом были еще какие-то песни. Сначала на чужие слова, потом я догадался, что могу проделывать это сам не хуже. В войну мало просто было стихов, не попадались как-то. А ребята просили песен. Тогда пошел основной косяк песен. Но юношеских. Я их сейчас не пою: они, по-моему, не то слезливые, не то сопливые. Они какие-то очень все такие, знаете, навзрыд. Ну в 21 -- 22 года так, видимо, полагается. Потом они получили широкое распространение какое-то. Некоторые бродят до сих пор -- считаются фольклором.

После войны мне не захотелось писать. Противостоять было нечему, потому что война-то кончилась, а мои песни военных времен были нацелены на то, чтобы сохранить ту ноту домашности, что ли, и человечности, ради которой весь сыр-бор был. Мирные ценности. А после войны их отстаивать было не нужно. Они как-то уже не пелись. И, кроме того, уж очень удручали песни, которые тогда сразу после войны пошли. Помню, была какая-то песня про пограничника, что вот он возвращается и видит -- девица наливает воду. Откуда-то она там льет воду. Он попросил попить, она ему налила -- он пьет, она ему снова налила -- он снова пьет, снова налила -- снова пьет... И все. Эта песня как бы считала меня за дурака, а мне это было неприятно, потому что, как мне кажется, я не вовсе дурак. Ну а потом прошло как-то много лет -- вдруг снова возобновился интерес к военным песням. Фронтовые песни стали петь. То есть людей потянуло на другом витке к тому же самому. Тогда и я начал писать заново...

«Анчаров, до того как он начал писать телесериал «Соседей по квартире»... он до этого писал песни. И у него песни были хорошие. Я очень любил его песни: он про Благушу писал... 
О парашютах у него есть баллада. Он воевавший человек. Достойный уважения».
(Из выступления Владимира Высоцкого, г. Троицк, 29 апреля 1980 года.)
 

-- Когда и в связи с чем была написана песня «Тихо капает вода»?

Тихо капает вода (кап-кап),
Намокают провода (кап-кап).
За окном моим беда,
Завывают провода.
За окном моим беда (кап-кап).

Капли бьются о стекло (кап-кап),
Все стекло заволокло (кап-кап).
Тихо-тихо утекло
Счастья моего тепло,
Тихо-тихо утекло (кап-кап).
День проходит без следа (кап-кап).
Ночь проходит -- не беда (кап-кап).
Между пальцами года
Просочились -- вот беда!
Между пальцами года -- кап-кап.

-- Сейчас попробую вспомнить... Был разговор с одной девчонкой. Я ее спросил: «А вот какую бы ты хотела песню услышать?» А тогда были стихи самые разные: и переусложненные по форме и просто примитивные. И вот она мне сказала -- мне понравилось это -- она сказала: «Мне бы хотелось услышать стихи -- как жемчужинка!» Я говорю: «Ну что ты имеешь в виду?» -- «Ну, как японская танка». Знаете, такие вот стишки в несколько строчек, там страшно простые образы какие-то, чистые обозначения, там никаких таких очевидных метафор нет -- там метафора скрытая. «Проплывают рыбы и черепахи» -- и вдруг берет! Простота такой степени, сверхъестественная простота. Вот у живописцев -- не знаю, как сейчас, -- было такое выражение: «Вещь, написанная нетом». То есть не поймешь, чем: грязью не грязью, черт его знает, что-то намешано... Но возникает колорит, какая-то серебристость возникает. То есть не поймешь, чем. Неповторимые вещи. «Картины, написанные нетом». И в японской танка и в русской поэзии есть какие-то сверхъестественной простоты строки...

Вот эта самая песенка «Кап-кап» -- совершенно непритязательная, внешне, во всяком случае. Я не знаю, как она вами воспринимается, потому что прошло пятьсот тысяч лет с тех пор. Дело в том, что эту песенку я писал месяца полтора. А там всего-то пять слов каких-то, они так поворачиваются незатейливо. Но я хотел, чтобы она была литая. Ну вот то, что я мог в то время, я сделал. Вот она живучая, почему живучая -- до слушателя доходит, что это не просто так, а что-то еще есть, хотя внешне -- простой набор обыкновенных слов. 

-- Правда ли, что Райкин хотел вставить эту песню в свой спектакль?
-- Нет, не эту. Другую...

БЕЛЫЙ ТУМАН

Звук шагов, шагов да белый туман...
На работу люди спешат, спешат.
Общий звук шагов -- будто общий шаг,
Будто лодка проходит по камышам.

В тех шагах, шагах -- и твои шаги,
В тех шагах, шагах -- и моя печаль.
Между нами, друг, все стена, стена,
Да не та стена, что из кирпича.

Ты уходишь, друг, от меня, меня...
Отзвенела вдруг память о ночах.
Где-то в тех ночах соловьи звенят,
Где-то в тех ночах ручеек зачах.

И не видно лиц -- все шаги одни.
Все шаги, шаги, все обман, обман.
Не моря легли, а слепые дни,
Не белы снеги, а седой туман.
 

-- Какую песню вы бы назвали «авторской»?
-- Хорошая песня, мне кажется, знаете, какая? Раскованная. Это начальная стадия. Неискренне писать песни просто нету смысла. Нет смысла. На эту тему есть у меня такое впечатление... Представьте -- ты пришел, провел вечер с кокетничающей женщиной, она прекрасно держалась, и ты чувствовал себя кум королю и воинский начальник, распускал хвост павлиний, и ты чувствовал, что нравишься, она тебе это всячески показывала, и все было замечательно. И ты уходишь окрыленный: какая она умница! Как здорово провели вечер! А потом уходишь -- и что-то жмет, жмет, жмет. Что ж такое было? Ну что ж такое было?

Что-то незаметное мелькнуло, где-то в подсознании застряло. Потом вспоминаешь, что однажды, между прочим, ты поймал ее взгляд, когда она на тебя смотрела в зеркало. А взгляд был о-ох какой! Совершенно другой. Это промелькнуло как случайность, а потом именно оно начинает расти, расти, расти и открывает всю суть дурацкого этого посещения. Понимаете? Вот так. И вот в неискренней песне, как бы автор ни хотел понравиться окружающим, где-то постепенно начинает возникать раздражение -- кокетничает, что-то обыгрывает: или свою бурность и бравурность, или такое мужское распрямление плеч и выпячивание грудей, или даже такую свою слабость, этакую надземность -- не от мира сего. Выпячивает! Вот такие дела... Или вдруг он впадает в антиквариат: «сауре», «канапе», «манжеты», «горжеты» и прочие дела. Таким нафталином начинает попахивать. Сейчас все начали кокетничать родословными, все ищут каких-то предков. Нету их -- их выдумывают. И так далее, и так далее... Тебе дают залежалый товар. На дурака рассчитанный. У меня есть такая песня -- «МАЗы». Написал одну строфу, и она у меня застряла, и несколько лет я не мог к ней вернуться, и не мог понять -- почему? У меня было такое там, такие строчки:

Видишь... на паперти неба
«МАЗ» трехосный застрял в грязи.

И я застрял. В той же самой грязи. Ничего сделать не могу. Что такое?! И года через полтора или два я вдруг понял, что всего одно словечко -- «на паперти» -- из другой оперы. Я чувствовал, что напишу оду этому «МАЗу», этому водителю «МАЗа», потому что где-то во мне зрели строчки, о которых я даже не подозревал:

Знаешь, крошка, зачем я гордый? --
Позади большой перегон.

Я ведь даже не знал об их существовании, но я знал, что родится такое отношение вот к этому всему. Ну и возвысил -- словесно, литературно, книжно. Это «на паперти» -- это уже пошел нафталин. И только когда я догадался написать:

Видишь, крошка, -- у самого неба
«МАЗ» трехосный застрял в грязи.

И тогда это дело пошло. Это пошло трудно, но по-другому.

«МАЗ»

Нет причин для тоски на свете:
Что ни баба -- то помело.
Мы пойдем с тобою в буфетик
И возьмем вина полкило,

Пару бубликов и лимончик,
Пару с паюсной и «Дукат».
Мы с тобой все это прикончим...
Видишь, крошка, -- сгорел закат.

Видишь, крошка, -- у самого неба
«МАЗ» трехосный застрял в грязи.
Я три года в отпуске не был --
Дай я выскажусь в этой связи.

Я начальник автоколонны,
Можно выпить: я главный чин.
Не водитель я. Все законно.
Нет причины -- так без причин.

Что за мною? Доставка добычи,
Дебет-кредит да ордера,
Год тюрьмы, три года всеобуча,
Пять -- войны... Но это вчера.

А сегодня -- Москву проходим:
Как ни еду -- «кирпич» висит.
«МАЗ» для центра, видать, не годен:
Что ж, прокатимся на такси.

Два часа просто так теряю,
Два часа просто так стою,
Два раза караул меняют,
Два мальца строевым дают.
Молодые застыли строго...
Тут я понял, что мне хана:
Козырей в колоде немного --
Только лысина да ордена.

Что за мною? -- все трасса, трасса
Да осенних дорог кисель,
Как мы гоним с Ростова мясо,
А из Риги завозим сельдь.

Что за мною? -- автоколонны,
Бабий крик, паровозный крик,
Накладные, склады, вагоны...
Глянул в зеркальце -- я старик.

Крошка, верь мне: я всюду первый --
И на горке, и под горой,
Только нервы устали, стервы,
Да аорта бузит порой.

Слышь -- «бузит». Ты такого слова
Не слыхала. Ушло словцо.
Будь здорова! Ну будь здорова!
Дай я гляну в твое лицо.

Мужа жди по себе, упрямого:
Чтоб на спусках не тормозил.
Кушай кильку посола пряного,
Кушай, детка, не егози.

Закрывают. Полкруга ливерной!
Все без сдачи -- мы шофера!
Я полтинник, а ты двугривенный,
Я герой, а ты -- мошкара!

Ладно, ладно... Иду по-быстрому,
Уважаю закон. Привет!
Эдик, ставь вторую канистру,
Левый скат откати в кювет.

Укатал резину до корда --
Не шофер ты, а скорпион!..
Крошка, знаешь, зачем я гордый? --
Позади большой перегон.

Песня, она уже видна, когда ты пишешь. Не потому, что ты как дурак шел наобум, нет, а потому, что ты нащупал словами то состояние и искал тот словарь и ту пластику, которые были бы адекватны тому, что ты чувствуешь. Хоть приблизительно.
 

-- Расскажите о ваших встречах с Владимиром Высоцким?
-- Ну какие встречи? Встреч много было. До того момента, когда... Вот когда он женился -- в 70-м, что ли. И потом как-то нас судьба развела, потом больше не встречались. Хотя мне передавали его доброе мнение обо мне. Ну и я надеюсь, что ему передавали мое доброе мнение о нем. Что касается встреч... Ну какие встречи были? Я тогда еще в Таганке бывал довольно часто -- там несколько песен у меня взяли для спектакля, который назывался «Павшие и живые». Одну песню там пускали в записи просто со сцены. Она громкая такая была, не тихая. А вторую -- «Девушка, эй, постой!», про безногого -- пел Золотухин.

ПЕСНЯ ПРО НИЗКОРОСЛОГО ЧЕЛОВЕКА,
КОТОРЫЙ ОСТАНОВИЛ НОЧЬЮ ДЕВУШКУ 
ВОЗЛЕ МЕТРО «ЭЛЕКТРОЗАВОДСКАЯ»

Девушка, эй, постой!
Я человек холостой.
Прохожая, эй, постой!
Вспомни сорок шестой.

Из госпиталя весной
На перекресток пришел ночной.
Ограбленная войной
Тень за моей спиной.
Влево пойти -- сума,
Вправо пойти -- тюрьма,
Вдаль убегают дома...
Можно сойти с ума.

Асфальтовая река
Теплая, как щека:
Только приляг слегка --
Будешь лежать века.

О времени том -- молчок!
Завод устоять помог.
Мне бы только станок --
Выточить пару ног.

Давно утихли бои --
Память о них затаи.
Ноги, ноги мои!
Мне б одну на троих.

Осенью -- стой в грязи,
Зимою -- по льду скользи...
Эй, шофер, тормози!
Домой меня отвези.
Дома, как в детстве, мать
Поднимет меня на кровать...
Кто придумал войну --
Ноги б тому оторвать!
 

-- Михаил Леонидович! Большое спасибо вам за ваше творчество. Когда я прочитала «Самшитовый лес», я просто обалдела -- в хорошем смысле слова. Вначале было как-то удивительно: чушь какая-то, ни на что не похоже. Но потом это был сплошной восторг, просто не хватает слов. Мы с друзьями смаковали каждую фразу. Очень было жаль, что скоро все кончится, что снова начнутся будни.
Еще раз огромное спасибо. Расскажите, пожалуйста, как вам пришла идея написать такое чудо? Знаете, после ваших книг постоянно возникает желание жить по-новому.
-- Тут есть одна фактическая ошибка, существенная. Дело в том, что мне не приходила идея написать «Самшитовый лес». Это постепенно оформлялось в эту вещь под названием «Самшитовый лес». Может, название родилось даже немножко раньше, чем вещь была закончена. Но вещь писалась 15 лет. Ну какая уж тут идея! 15 лет это все писалось. Причем я в данном случае не позволял себе просто взяться за шариковую ручку или за машинку, если не накопилось. Вот только когда приходило, вот, чувствую, пошел кусок -- я тогда в копилку клал, клал...

-- Расскажите о телесериале «День за днем»...
-- Знаю все, что можно по этому поводу сказать, про все неудачи. Но там было одно обстоятельство, очень важное. Там от меня зависело очень немногое. Там чересчур большой аппарат сотрудников, который вносит поправки: на волосочек, на полмизинчика, но все уходит в сторону. Сколько мог, я боролся. Вот девять серий первых я боролся кое-как, потом все больше уставал, уставал, и все это сникало, сникало -- я махнул рукой потом. Но вы не обязаны мне верить. Не могу же я бегать по Москве с плакатом, что: «Граждане! У меня было лучше!». Ну каждый -- кто верит, кто не верит. Смотрят результаты. А результаты такие. Возьмем зрительский успех. Знаю, принято хорошим тоном считать, что широкий зритель -- это успех. Это какая-то бяка! Когда бяка, когда нет. Важно -- из-за чего успех. Так вот, торопливые люди не углядели, что вся эта вещь -- это прямой напор мысли, это философия, а увидали чисто внешние, бытовые подробности. Я раз столкнулся с одной критикессой, которую я просто позвал посмотреть, когда был просмотр на телевидении. И вижу, она треплется с кем-то. И уже пишет, пишет... Все же ясно, господи боже мой! -- ну кастрюльки там какие-то мокнут, там на кухне дело происходит...

Все ясно. Я ее локтем толкаю: «Да погоди! Ну ты посмотри!» -- «Да-да-да-да!..» У нее уже готовая рецензия, уже примеры приведены. Знаете, как в свое время боролись с брюками: с узкими брюками -- плохой человек, с широкими -- получше. Потом наоборот поменялось все. Она наперед все знает, критикесса. Есть ее жесткие параметры: совпадают -- плохая вещь, не совпадают -- хорошая...

В результате телесериала было такое. Города опустели. Впрямую. Ну не может быть, чтоб от чистой халтуры пустели города! А потом -- мешки писем. Мешки! Думаю, если б вам пришли мешки писем вот такого содержания, вы бы не устояли. Знаете, становится как-то наплевать на все остальное. Ведь меня ж хвалили не за то, что я красавец с голубыми глазами, стою посередине телевизора... Не за это хвалили! Вот песня из этого спектакля -- «День за днем»...

ПЕСНЯ О РОССИИ

Ты припомни, Россия,
Как все это было:
Как полжизни ушло
У тебя на бои,
Как под песни твои
Прошагало полмира,
Пролетело полвека
По рельсам твоим.

И сто тысяч надежд
И руин раскаленных,
И сто тысяч салютов,
И стон проводов,

И свирепая нежность
Твоих батальонов
Уместились в твои
Полсотни годов.

На твоих рубежах
Полыхают пожары.
Каждый год -- словно храм,
Уцелевший в огне;
Каждый год -- как межа
Между новым и старым;
Каждый год -- как ребенок,
Спешащий ко мне.

На краю городском,
Где дома-новостройки,
На холодном ветру
Распахну пальтецо,

Чтоб летящие к звездам
Московские тройки
Мне морозную пыль
Уронили в лицо.

Только что там зима! --
Ведь проклюнулось лето.
И, навеки прощаясь
Со старой тоской,

Скорлупу разбивает
Старуха-планета --
Молодая выходит
Из пены морской.

Я люблю и смеюсь,
Ни о чем не жалею:
Я сражался и жил,
Как умел -- по мечте.

Ты прости, если лучше
Пропеть не умею.
Припадаю, Россия,
К твоей красоте!

Публикация 
О. ТЕРЕНТЬЕВА и А. ПЕТРАКОВА
На фото: 

60-е годы. В Крыму с Джоей Афиногеновой. 
Михаил Анчаров, Ирина Мирошниченко, Всеволод Шиловский, Никита Подгорный на съемках сериала «В одном микрорайоне». 
На даче. 
Анчаров с семьей. 1988 год. 

Фото из архива И. Анчаровой

"ОГОНЕК" №14 (4641) апрель 2000