В нашу группу в институте киноинженеров Арик пришел, когда мы отучились год. Группа была дружная, во взаимоотношениях уже стерлись грани между ленинградцами и приезжими. Были лидеры, были отличники и троечники - как и в других группах. Но мы уже выделялись своей сплоченностью. Атмосфера отношений была дружелюбно-иронической. Если кто-то попадал впросак - ему от этой дружелюбной иронии здорово доставалось, но без обид, потому что это уже были друзья.

Пишу я об этом, чтобы подчеркнуть, что новичку войти в такой коллектив было очень непросто. И до сих пор удивляюсь, как за 10 минут перерыва между лекциями он так просто и даже буднично вошел в нас, своим очень естественным поведением остудив желание самых отъявленных остряков проводить необходимые испытания его интеллекта и вообще реакции на "приколы". Без тени превосходства он рассказал, что уже учился в институте, был исключен за неуспеваемость, отслужил 3 года, и его вновь восстановили. Через некоторое время он, так же естественно, ни в коей мере не стремясь к этому, стал в общем-то нашим лидером - самым уважаемым. В первую очередь уважаемым, потому что при нашей юношеской горячности, даже отчаянной браваде при решении разных жизненных вопросов, всегда предлагал, наморщив лоб, неожиданное для нас, но очень простое и разумное решение, причем не излагая, как учитель, а как бы советуясь: "Может быть, вот так?"

Студентом он был не то что толковым - просто умным. Не тратя на учебу особо много времени, вникал в суть и мог толково изложить эту суть. На третьем курсе у него уже была научная тема, которую он развивал, работая инженером. Я удивлялся - как мог такой толковый парень быть исключенным за неуспеваемость? Такой вопрос я ему не задавал, но думаю, что вырвался страждущий мальчишка, "балдевший" (Арькино любимое слово) от джаза, в Ленинград из своего городишка, и жажда познания жизни была сильней жажды познания профессиональной мудрости. Наверное он о ней просто еще не думал. А может быть, это его судьба - пройти все испытания на пути становления мужчиной. Ведь в дальнейшей жизни он не только не избегал этих испытаний, а наоборот, искал их? Во всяком случае три года службы в армии, я думаю, не прошли для него зря. Несмотря на свою коммуникабельность, - ведь мы делили и хлеб и одежду, - близким другом в нашей группе ему никто так и не стал. Я имею в виду дружбу, при которой можно раскрыть душу. Наверное он считал нас хорошими, но не очень серьезными для этого ребятами. Я, например, считал, что мои страстные юношеские эмоции, срифмованные в стишки, должны знать все - сразу же, даже среди ночи. Однажды, когда мы отрабатывали обязательную в то время трудовую повинность - строили железобетонный забор на каком-то пустыре, который через полгода снесли, - на перекуре, Арик протянул мне ученическую тетрадку с его, в основном, армейскими стихами. Удивлен я был не тем, что он пишет стихи, а тем, что целый год никто об этом не знал. А стихи уже были серьезные - уже размышления о жизни, о чувствах. Потом я узнал, что какая-то тетрадь с его стихами находится в Одессе, мне обещали передать, но эта женщина уехала в Израиль.

Поступление в институт его школьного друга (они и служили в одной части с разницей в 1 год) Соболевского Виктора было этапом в студенческой жизни Арика. Обаятельнейший белокурый богатырь-красавец с красивым поставленным голосом, Витя играл еще и на гитаре. И понеслось... Арик и раньше был заводилой наших ночных "балдежей"-пирушек, но на гитаре он и никто из нас не играл. А тут такой дуэт, такие импровизации!

В первые три года учебы общежития у нас не было, кроме совсем маленького в Павловске. Жили мы, в основном, в спортзалах, кочуя по разным институтам. Самым запоминающимся был наш родной спортзал. Кто там только не ночевал. Коллектив был великолепный - никто никому не мешал. Койки стояли почти впритык по всей площади. Хочешь учись, хочешь играй в карты, хочешь играй в "очко" в баскетбольное кольцо, не слезая с койки, а хочешь спи. Бывало, ночью сходишь в туалет, приходишь, а на твоей койке уже кто-то спит, прямо в одежде. Сгонять неприлично по закону гостеприимства. Ждешь, когда кому-нибудь еще захочется по нужде. Против входной двери под кольцом было сооружено возвышение. Каждый не в меру выпивший, чтоб не мешать интеллектуальным занятиям, например, писать "пулю", должен был с этого возвышения говорить речь в течение 40 минут. Неважно о чем - его все равно никто не слушал. Но за выполнением регламента следили. Так мы боролись с пьянством. О жизни в спортзале у Арика есть песня "Письмо маме".

К этому времени поступил в институт Виктор Динов - это было уже начало этапа в творчестве Арика. Динов, имея музыкальное образование и абсолютный музыкальный слух, приехал учиться на звукорежиссера. Забегая вперед, скажу, что он стал еще и великолепным инженером звукозаписи и со дня окончания института до сих пор работает звукорежиссером на студии звукозаписи "Мелодия" в Санкт-Петербурге. Нашли друг друга они очень быстро, потому что оба были талантливыми и прекрасными людьми. И подружились. И Динов, наверное, первый сказал Арику, что его стихи хорошо ложатся на музыку. Первая песня на стихи Арика начала свое рождение в 3 часа ночи в спортзале, когда кто-то "с трибуны" под кольцом "толкал" речь, а родилась этажом выше - в актовом зале, где случайно оказался рояль. Песня "Ночь. Зима. Поземка метет..." Это был толчок. Где-то в это время Арик все же научился играть на семиструнке и очень быстро - все уже в нем было заложено. Витя Динов говорил, что Арик прекрасный мелодист, а он ему только помогал. Не знаю, Витя очень скромный человек.

И конечно же, кафе в ДК Пищевиков или "Пышка-лепешка" - предтеча клуба "Восток", которое находилось рядом с институтом. Как и везде, Арик был из нас там первым. Об этом кафе написано уже много, я не буду повторяться. Но там было знакомство Арика с авторской песней. Все, что там пелось, он впитывал моментально и, придя в общежитие, уже пел нам. Уже крутились ленты с песнями Окуджавы,Высоцкого, Визбора, Клячкина, Полоскина. Юра Кукин отрицает эту дату, но в 1964 году мы пели его песни и однажды (я работал лаборантом на кафедре звукозаписи) Арик привел молодого Кукина, а так как он играл еще плохо, аккомпанировал ему молоденький мальчик, по-моему, это был Миша Кане. И мы записали их вполне профессионально. Через 30 лет на вечере встречи (мы собираемся каждый год) я рассказал эту историю, сожалея, что запись пропала. И совершенно буднично один товарищ, не имеющий отношения к авторской песне, сказал: "А чего ты волнуешься - она у меня дома, только надо найти". Найти он не успел - умер, а без него не найти.

Был еще фильм. Профессиональной камерой мы сняли замечательный игровой фильм "Весенний курсовой", где много Арика. Лет через 6-7 после окончания института очень плодовитая в наше время киностудия "ЛИКИ-ФИЛЬМ" выставила его на конкурс любительских фильмов в Москве. Я уверен, что наш фильм завоевал бы лауреатство и был бы показан по телевидению, но одна научная дама из жюри, работающая со мной в Госфильмофонде, узнала в фильме меня и вычислила, когда была снята эта лента. А был, по-моему, пятилетний регламент, и его сняли. А жаль. Так как студия несколько раз переезжала с места на место, вся груда отснятого раньше материала перепуталась, и до сих пор его не могут найти. Правда, обещают.

Интересно, что "актрис" мы совершенно официально выбирали в интернате на улице Правды, где жили будущие балерины. Правда, мы их не снимали, но привозили в общежитие самых красивых и репетировали. Такие же "хохмочки" мы проделывали в общежитии Консерватории. В общем, в очень академическое и, с нашей точки зрения, скучное, общежитие, мы, поселившись там на время, решили внести здоровый студенческий дух. Надев модные тогда береты, обвесившись фото- и киноаппаратурой, с блокнотами в руках, мы стучались в женские комнаты, представлялись редакцией какого-то журнала и задавали всем один вопрос: "Как Вы относитесь к выборам в США президентом Джона Кеннеди?" Девушки, не привыкшие к таким хохмам, отвечали очень серьезно, оторвавшись от рояля. Ну а потом мы, конечно, знакомились, приглашали в гости, считая, что тем самым повышаем свой музыкальный уровень. Даже была там свадьба: один из нас женился на очень миленькой племяннице композитора Фрадкина.

Елена Образцова в то время училась на третьем курсе. Уже в то время она была довольно статной высокой дамой. Мы, два маленьких, сев друг на друга и обрядившись во что-то типа испанского плаща, представились ей в таком виде. Хотя она уже была оперной звездой, но человек прекрасный и на нас не обиделась. На эту "хохму" я пошел сознательно, чтобы высказать ей свое ежедневное душевное волнение. Дело в том, что наши фамилии на букву "о", и каждый день, вынимая из почтовой ячейки пачку писем, я с досадой читал на каждом - Образцовой. Но после знакомства я ей это простил.

С утра вокалисты распевались и очень громко. Этим воспользовался наш Игорь Войтенко - теперь известный режиссер Ленинградской студии научно-популярных фильмов, который сильно заикался. Он выходил в коридор и нахально, во все легкие орал арии. Натренировался так, что потом пел арии на смотрах художественной самодеятельности. И помогло. Заикаться почти перестал.

Кстати, насчет смотров художественной самодеятельности. Это было событие в жизни института. Соревнование между тремя факультетами, которому придавалось очень большое значение. Примерно за месяц до смотра учеба отодвигалась на задний план. Шла усиленная подготовка. Коридоры завешивались плакатами, лозунгами, шаржами очень острого содержания. По традиции на этот период вводилась очень демократичная обстановка - шаржи на преподавателей были нормальным явлением. На моей памяти всегда в итоге побеждали мы - механики. Большая заслуга в этом была и Арика с Соболевским. Какая развивалась кипучая энергия! Сколько было страсти! Эти смотры проходили в марте, и на вечере встречи выпускников показывались лучшие номера. Приехав на второй вечер встречи, мы узнали, что механики стали последними. Это, конечно, был для нас удар. После банкета в общежитии Соболевский разогнал всех молодых студентов-механиков, а дверь комнаты, где мы жили, просто сорвал с петель. Мы с Ариком бесполезно висели на его могучих плечах, а по его щекам текли крупные слезы.

Продолжением творческой работы после смотров художественной самодеятельности в институте были так называемые агитбригады в наш подшефный район Ленинградской области. "Война" между факультетами заканчивалась, собиралась сборная команда художественной самодеятельности (допускались только успевающие студенты). Об этом периоде вообще можно написать книгу. Ездили туда мы каждый год, и нас очень ждали в деревнях, совхозах, лесхозах. Репертуар был разнообразный: и русские танцы, и песни, и очень хороший небольшой джаз-оркестр. Арик с Витей Соболевским внедряли и проверяли на глубинке авторскую песню. Часто после концерта зрители просили их еще попеть и, конечно же, они пели. А условия были трудные. Бездорожье, грязь. Добирались на лошадях, тракторах, на лодках. Пока доберешься до пункта, уже, кажется, и сил нет, и настроения выступать: и голодные, и мокрые. Но сколько в нас было потенциальной энергии! Просто надо было хорошей шуткой "завести" ребят, заставить рассмеяться, и усталость как рукой снимало.

Однажды мы как-то особенно были вымотаны дорогой и физически, и психологически. Наконец зашли в хату. Через час выступление. Старые испробованные шутки для "завода" не действуют, а что-то делать надо, с таким настроением выступать просто нельзя. А в нашем оркестре был новый ударник. Прежнего - двоечника - не отпустили, и мы взяли первокурсника Гену, очень мрачного и замкнутого в себе парня. Он очень обижался на наши дружеские шутки над ним, замыкался в себе еще больше, и мы даже ни разу не слышали его голоса. И вот мы молча готовимся к концерту в этой хате. Тихо - все только недовольно сопят. Гена натягивал пружину на ударнике. И вдруг - бах! Пружина лопнула громкий, полный отчаянья крик Гены: "... твою мать!" - Первый раз все услышали его голос. Несколько секунд недоуменного молчания - и взрыв хохота - истерического хохота до слез, до коликов в животе. Просто нервная разрядка. И все - завелись. Концерт прошел с таким подъемом, пошла импровизация. Такая, что за кулисами в этот вечер мы чуть не померли со смеху. Над собой же.

Позже мы шокировали провинциального зрителя новым инструментом в нашем оркестре. Склеили фанерную бочку с палкой по центру, натянули леску. Бочку разрисовали каким-то умопомрачительным экзотическим рисунком, и конферансье торжественно объявлял: "Любимый инструмент английских студентов - Биден-Бас!" - и шли аккорды на нем.

А если об Арике - он, конечно, внес в эти концерты очень много и творческой мысли, и исполнительского обаяния. Конечно, мы не только "балдели" и пели. Приходилось и заниматься. И после лекций зарабатывать деньги на жизнь. Мы механики-конструкторы, и приходилось целыми ночами стоять за кульманом. Арик сочинял и за кульманом, часто меняя карандаш на гитару, которая всегда была рядом. В такие минуты и была написана смешная песенка о процессе конструирования:

"...Есть трансформатор.
Есть трансфокатор.
Палец входит в мальтийский крест,
Но почему же мой обтюратор
На наматыватель полез..."

На 4 курсе нам, наконец, с нашей помощью, естественно, построили общежитие. Мы были уже "старички", и сами выбрали себе последний 5 этаж. Конечно, мы не меняли установившийся образ жизни, и на нашем этаже она (жизнь) продолжалась до утра. Почти коммунизм в отношении еды и одежды, общие ужины в холле, "балдежи". Комнаты были на три человека. И хотя я очень рад, что жил в одной комнате с Ариком, деление это было чисто условным. Комендант и администрация старались по возможности на 5 этаж не подниматься, а если все-таки устраивали "шмон", то мы успевали спрятать всех посторонних по шкафам, убрать бутылки, а чертежи на кульманах были приколоты постоянно.

Тема любви, флирта для Арика была не такой простой, как для нас. Какой-то мучительной. Очевидно к чувству любви у него были свои и очень серьезные требования. Его любили, но мы никогда не обостряли с ним эти вопросы, просто уважая его отношение к этой теме. Наверное, Соболевский или кто-то из минских друзей знает об этом больше. Я знаю, что в Минске, когда он был уже очень популярным человеком, многие мамаши атаковывали его, чтобы сделать дочкам приличную партию, и ему приходилось ночевать по друзьям. А в институте, по-моему, были чисто дружеские отношения с девушками.

Еще характерная черта. Я его ни разу не помню пьяным. Нет, он не был трезвенником. Отнюдь. Но нормального человеческого состояния никогда не терял. Моя жена, тогда еще невеста, побывав на нескольких наших вечеринках, сказала, что все вы здесь пьяницы, один Арик нормальный человек. Вообще моя жена всегда права, правда насчет нас, остальных, она несколько сгустила краски.

К 1963 году у Арика уже было, наверное, с десяток песен, в основном, о нашей студенческой жизни. Они, конечно, не вошли в сборники да и наверное не "тянут" на сборник, но нам, его однокашникам, они, конечно, очень дороги.

В 1963 году, во время первых комсомоьских стройотрядов Арик добровольцем едет на Хибины. Там появилась сначала балдежная песня "Апатит твою Хибины мать!.." (кстати, очень популярная в то время) и серьезная "Камешки", которая вышла в эфир по радио г. Кировска. В этот год Невский проспект впервые увидел отряд героев-комсомольцев из трех институтов с Ариком во главе в расписанных краской штормовках, а с антресолей ресторана во время исполнения оркестром томного танго грянула песня "Аппатит твою Хибины мать!.."

Следующий год - стройка в Киришах, и опять две песни. Арик уже стал популярным в студенческих и туристских кругах автором. Заядлым туристом Арик был уже в институте. В комнате у нас, кроме гитар, было много всякого нехитрого туристского снаряжения и, если кому было надо, приходили к нам и, вывалив из шкафов все на пол, выбирали то, что нужно. По возможности старались уйти каждую субботу. Водил нас Арик, беря всегда самый тяжелый рюкзак и гитару. Породнившись с гитарой, он мог не выпускать ее из рук до рассвета, и мы уже не знали - свои он поет песни или еще чьи - просто слушали, и нам было хорошо.

У всех у нас были клички. На дверях комнаты - таблички с кличками. У Арика была - "Аыа-пип-ду-баб" - вот такая длинная. Ну, "пип-ду-баб" - это ясно: это просто балдеж, а с "Аыа" была история. В те времена - начало 60-х - было очень интересное даже не мероприятие, а, наверное, явление - туристский слет на Скалах. На моей памяти это первое массовое явление, где мы почувствовали в себе какой-то психологический перелом, какой-то глоток духовной раскрепощенности. В 1967 г. была туристская "свадьба" с В. Высоцким.

А до этого были "Скалы". В памяти остался необыкновенный внутренний подъем - пьянящая радость свободы. Все друзья, все братья, свои лозунги, знамена, первомайская демонстрация, свои спортивные игры. Без комсомола, без профсоюза. Даже импровизированный суд над простым рабочим пареньком Сеней, который украл полбуханки хлеба из соседней палатки. С обвинителями, защитниками и откровенной полемикой. Конечно, наверное была инициативная группа, но это были "наши" и только для того, чтобы каждый мог сказать, выразить все, что он думает без оглядки. И, конечно, песни, песни, песни. Сейчас, может быть, это трудно понять, но тогда это было здорово!

Конечно, на первом слете первым из нас был Арик. Он приехал "обалденно" счастливый и привез туристский клич "АЫА!" Мы думали, что это он придумал, и к его кликухе "пип-ду-баб" прибавили "Аыа". На следующий слет мы поехали уже вместе. Кажется, ехало все студенчество Ленинграда. От Приозерска до Кузнечного электрички еще не ходили, и власти предоставили нам прямо с вокзала паровичок и много старинных вагонов с широкими опускающимися окнами. Набивались мы туда, как селедка в бочку - в двери, окна, на багажных полках. Я не помню ни одного недовольного, злого лица, ни одного грубого слова. Вещи и девушки передавались по вагону на руках - все были счастливы. Для гитаристов как-то отвоевывалось чуть больше места. Вначале каждая группа пела свое. Ехали долго, и к концу каждый вагон подпрыгивал в такт уже общей песни. В Кузнечном надо было пополнить запас провианта, а магазин закрыт. Я остался ждать. Арик указал мне направление: "Вот туда километров 18, не утони в болоте, а то мы голодными останемся." Я не утонул, дошел. И обалдел. Среди живописных невысоких скал, покрытых соснами, - чаша озера и тысячи палаток, на каждом выступе. Я особенно не переживал, как найти своих - забрался повыше и крикнул: "АЫАааа!" И в ответ тысячеголосое "АЫАааа!" Вот здесь я все понял и стал переживать. Но до ночи нашел своих. Оказывается, традиция. Кто первый раз - купель в полночь. На озере лед, но по краям можно купаться. Это было здорово! Наверху нас всех сразу же согревали совершенно незнакомые, но такие родные ребята. Когда мы уезжали, на платформе трое ребят "сочиняли" песню. Я постеснялся им мешать, а Арик, конечно, к ним примкнул. И минут через 20 стал подбирать новую, только что родившуюся, немудрящую, но очень душевную и популярную там песню "А милый мой опять ушел на Скалы..." Я тогда не знал в лицо Сашу Генкина, но мне кажется, что одним из авторов был он. А может быть, я ошибаюсь. Забываю у него спросить.

В общежитие мы приехали в последний вечер майских праздников. В Красном уголке были танцы. Чистенькие нарядные ребята и девушки. Мы зашли - все в болотной грязи, обросшие, усталые. Прямо с рюкзаками встали посреди зала и спели охрипшими голосами "А милый мой опять ушел на Скалы..." Конечно, тут же умылись, побрились, переоделись и пошли на танцы до утра. И было такое чувство, что ты был где-то в вышине, откуда видел то, что не видели другие. И девушки нас любили.

Памятным осталось празднование последнего звонка в институте. Мы, взявшись за руки, колонной ходили по этажам с будильниками, заходили в аудитории и срывали занятия. И никто на нас не обижался. Профессора понимающе и одобряюще улыбались нам. В столовой уже был накрыт стол. Прямо среди лекций мы забирали любимых преподавателей и под ручки вели их в столовую. И там, встав на стол, Арик исполнил накануне написанный с Виктором Диновым "Гимн механиков". Уже 32 года в первую субботу апреля на вечерах встречи все поколения выпускников стоя поют этот гимн. Молодые считают гимн историей института и очень удивляются, когда мы, лысые и седые, выходим и рассказываем, что написан он нашим товарищем по группе. И замечаем, как им странно и интересно видеть "мамонтов".

После института мы разъехались в разные города и об этом периоде жизни Арика напишет тот, кто был с ним рядом. Конечно, основной период его творчества был после института. Его ведь так и знают - минский автор. Мы встречались и в Минске, и у меня в Подмосковье, и в Арзамасе, где работал Соболевский. До сих пор в этих местах вспоминают вехи - когда Арик Крупп приезжал.

В Минск уехала большая группа ребят, дружба продолжалась, но для Арика все было не так просто. Мы все женились, обзавелись квартирами, детьми - мы сошли с его лыжни, а он шел дальше, ему надо было познавать себя в трудностях, познавать друзей. Ему надо было выстрадать свои песни. А они у него все выстраданные. Даже такая, казалось бы, простецкая - "О письмах". А здесь целая драма. Как-то я приехал в Минск, Арик был, конечно, в Заполярье. И ребята стали на него жаловаться. Он, де, от них отдаляется, мы ему говорим - он не понимает, отмалчивается. Мне со стороны было виднее. У него другие цели, ему надо идти дальше. А ребятам с ним просто удобно. Ему и поплакаться можно на семейную жизнь, и поговорить, а главное, весело оттянуться. Да и престижно, Арик был очень популярен в Минске. При встрече я все же сказал ему об этом. Да и ребята, конечно, говорили. Реакция была: "Да, я, конечно, виноват". Он же мог сказать, что вы сошли с моей лыжни, что мне надо идти дальше. Но он написал покаянную песню и знаю, что эту трещину в отношениях он очень переживал. Переживал, что не хватает сердца. О песне "Ходата" - о том, что ей предшествовало, он мне рассказал. Можно было сойти с ума, а на следующий день лишь две такие емкие строчки об этом "...а что было вчера - белой ниткой в виски."

И еще. Перед Саянами. Арик был у меня и говорил о Саянах, о том, что ему так не хочется туда идти. - Так не ходи! - Я уже пообещал. Странно то, что в нем была неуверенность в правильности решения. Он бы никогда не позвал меня в Заполярье, у него была своя проверенная команда, уверенность. А здесь он мне предложил пойти. Я, конечно, был страшно рад, но только родился сын, бабушек там не было, жена мне сказала все, что в таких случаях говорят нормальные жены, и я отказался. Да он и был уверен, что я не пойду. А предложил от какого-то душевного томления, от неуверенности, ища поддержки. Но все это я понял потом, а тогда я железно верил его словам - "Со мной ничего не случится". Теоретически была возможность понять его и попытаться уговорить не идти. Но все это уже после. Просто много лет он приходил ко мне во сне как живой. И так осязаемо, что я просыпался с уверенностью, что Арик жив. Мне посоветовали пойти в церковь и поставить свечку за упокой души. Не знаю, это ли или время, но сниться он мне перестал. А 25 марта 1996 года ко мне подошли молодые ребята, которые родились лет 5 спустя после его гибели, и предложили принять участие в организации вечера памяти Арика Круппа. Я был очень тронут. Спасибо им! Значит, Арик все же жив. О гибели Арика я узнал по телефону на работе. Хотелось выразить боль стихами, но слов не хватало. В своем архиве нашел листки, на которых через комок в горле пытался что-то написать. Это не стихотворение - это разные обрывки записей того момента.

Он пел про Саяны,
А снежный простор
Слушал, на солнце искрясь.
Лавиной, сорвавшейся
Бешено с гор,
Песня оборвалась.
Он знал про опасность
И трудность дорог,
Зовущих в снега за собой.
И шел до конца по ним,
Шел, сколько мог,
С отважной и светлой душой.
Он с нами учился,
С нами жил
В студенческой дружной семье.
Из дорог своих - песню свою сложил,
Оставив свой след на земле.

Виктор Огородов

CD "Арик Крупп",
05.1996г